Элизабет Хереш - Николай II

Поразительны различия в стиле работы обоих императоров, хотя объем деятельности вполне сравним. Вильгельм, если верить его камергеру фон Цедлицу, долго спал, часами завтракал, затем два часа выслушивал доклады, а после обеда находил время еще вздремнуть.

Николай, напротив, вставал рано и трудился допоздна, за день через него проходило несколько сотен документов, которые он должен просмотреть и подписать, а потом еще являлись министры и другие посетители. Нечему удивляться — самые незначительные решения в империи, населенной ста пятьюдесятью миллионами душ, вправе принимать только царь. Между тем записи в дневнике свидетельствуют, что он находит время для регулярных прогулок, правда, спать днем у него не получается.

Ярче всего различие между двумя государями проявляется в их переписке. Письма Вильгельма занимают много страниц, многословны и бесконечны, идет ли речь о поздравлениях, соболезнованиях, клятвах в верности или высказываниях. Ответы Николая Вильгельму (как и собственным министрам) кратки и лаконичны, редко занимают полную страницу. Только личные письма, например, Алисе в первые годы знакомства или матери, довольно пространны.

Предубеждение против Вильгельма Николай перенял еще от своего отца, который не выносил племянника. Александр III однажды написал германскому императору по поводу его эксцентричного поведения: «Довольно, довольно, загляни-ка в зеркало — увидишь там пляшущего дервиша!».

Тем не менее Вильгельм, который, со своей стороны, называл Александра III «варваром-мужиком» (а позднее в мемуарах не преминул едко заметить, что «возле него, в отличие от Николая, можно было буквально потеряться!»), написал Николаю по поводу смерти отца и предстоящего восшествия на трон в трогательном тоне:

«Мой дорогой Ники! Новый дворец, 8. XI. 1894

Тяжелая и ответственная задача, к которой предназначило Провидение, свалилась на тебя неожиданно и внезапно из-за скоропостижной и преждевременной кончины твоего любимого, горько оплакиваемого отца… Его внезапный уход столь напоминает потерю моего собственного дорогого папы, с которым усопший царь имел так много общего по характеру и доброте сердца… Беспрерывно молю Господа за тебя и твою удачу. Участие и искренняя боль, царящие в моей стране ввиду преждевременной кончины твоего глубокоуважаемого отца, поведают тебе, как силен монархический инстинкт и как Германия сочувствует тебе и твоим подданным…»

Неприязнь Николая к Вильгельму проявляется в его — отчасти явном, отчасти скрытом, но прослеживаемом при историческом анализе — отношении к Германии. Оно прорывается в сатирическом письме, сочиненном Николаем от имени Бисмарка:

«Буде Ваше Императорское Величество Вильгельм II князю Бисмарку посредством энергичного офицера, чертей отнюдь не боящегося, на большом листе пергамента приказ послать соизволит, дабы впервые в жизни чистую правду узнать, то оный князь при надлежащем с ним должном обращении также в письменном виде ответ пришлет.

Я, князь Отто Бисмарк, коий еще в бытность в университете Геттингенском, пивопитие и женопри-ставание штудируючи, красную шапку носил и про свое красное республиканство громогласно возглашал, сим заявляю, что есмь отнюдь не князь земной, а вовсе напротив, Князь тьмы собственною персоною.

В тот момент, когда некий кичливый прусский юнкер задался мыслию сына на свет произвести, внушила мне высшая сила, каковой противиться я не мог, в того юнкера вселиться и с истинно юнкерским бесстыдством историю в мировом масштабе творить взяться.

С удовольствием подчинился я тому приказу, смошенничавши, ибо и до того весь мир многократно за нос водить привык, и 1 апреля 1815 года в качестве дара первоапрельского под именем Бисмарк в колыбели старинного прусского дворянского рода и позднее, не без изящной иронии, в прусском мундире с сернисто-желтыми крагами, бесчинствовал, роль одного юнкера с бесшабашной естественностью играя, пиная монархию изо всех сил и сметая всех, кто становился на моем пути, в том числе королей Божиею милостью, коих всячески ненавидел и презирал, однако же всего более хотелось мне гогенцоллерновский и все прочие троны валить и мир со всех концов поджигать, и тут отловил меня в Нью-Йорке бывший прусский лейтенант Герделер, коего благочестивая жена, воистину образцовая немецкая Минхен, в своей Библии вычитала, кто я есть такой, и отправила меня Вашего Императорского Величества Вильгельма II верному другу, царю российскому Николаю II, с донесением, что он лишь комедию играл, дабы изловить старого мошенника, и что он, хоть и американский гражданин, в душе остался добрым немцем и верноподданным дома Гогенцоллернов. И тут я сдался на милость и немилость.

Впервые в жизни говорю истинную правду в уповании, что будут со мной обращаться достойно.

Честно сознаюсь, что это я в обличье Иуды Искариота Господа за 30 сребреников продал, в обличье Нерона Рим поджег и христиан зверям на съедение бросал, в обличье папы Григория VII святую церковь испохабил, в обличье императора Генриха IV над наместником Христовым издевательства творил, в обличье короля Гамбринуса немецкий дух в пиво, наивреднейший из всех опьяняющих напитков, привнес, и мой первый друг пивовар его не токмо из солода и хмеля, но также, скажем, в Америке из дубовой коры, соли (…) и прочих замечательных вещей сотворяет, в обличье кардинала Ришелье трон Бурбонов подрывал и французскую революцию готовил, ради 5 миллиардов, которые в Германию так и не попали, прекрасный Париж зажигательными снарядами обстреливал, королей и королев, в том числе царя Александра II, убивал, (…) и в старика Вильгельма I бомбы бросал, за взятку позволил мошеннику Генриху Хильгарду, он же Генри Виллард, простодушный немецкий народ обжуливать, предупредил Рихарда Герделера после его ухода из Северо-Тихоокеанской железной дороги об обмане, чтобы скрыть следы, как я за наличные основал 5 крупных американских страховых компаний, которые не допускали немецких конкурентов в Америку, не давая им слизывать масло с бутерброда и переводить в Германию тантьемы, и прочие, чисто американские жульничества сотворял (…), стравил между собой братьев Герделер, которые в душе остаются любящими братьями, пока старший, Рихард, ныне американский гражданин, в пылу битвы — а он бывает хитрым, если припечет, — не вызвал кайзера Вильгельма II на дуэль, а я тогда дал плохой совет запереть его в сумасшедший дом, признать его в прусском суде слабоумным и на протяжении 29 месяцев подвергать дьявольским мукам в ожидании, что он, выйдя на свободу, тут же бросится мстить кайзеру.

Это была явная ошибка.

В сумасшедшем доме Рихард осознал, что, будучи бывшим прусским офицером, никакого права не имеет кайзеру угрожать, ибо того великий дедушка всегда был ему, Рихарду, милостивым, законным и добрым государем, никакого права не имеет дом бросать и супругу с детками без забот оставлять; в сумасшедшем доме увидел он, что за сокровище его верная жена, которая, каждый день переживая ужасные секунды при виде супруга, запертого, словно дикий зверь, забыла, что он ее не любил так, как она того заслужила, и как он утверждал, будто любит, на Рождество 1878 года в городе Нью-Йорке дорогой подарок получил, и неутомимо, как никакая другая жена не смогла бы, а американка уж точно, за его освобождение с утра до вечера, днем и ночью боролась, пока ей не удалось вырвать мужа из когтей мучителей; в сумасшедшем доме научился он возносить молитвы и после долгой, ожесточенной борьбы изгнал Сатану из своего сердца вместе с прочими врагами, каковых я сам ему наслал, да еще и ниспослал глупых демонов его любезным родственникам, так что им больше нечего было от него опасаться, и дал ему коварный совет вернуться к семье в Америку, а тем временем мой верный слуга президент Грур Эберланд позаботился опасность для меня к минимуму свести, так что я этой шуткой весьма позабавился, когда он с земли республики перенесся во владения кайзера Вильгельма II, где господа прусские государственные эксперты приготовили ему всяческие каверзы.