Михаил Филин - Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина

А именно так вскоре и случилось. И вновь все карты заговорщикам спутал клочок бумаги, проклятое письмо — теперь щелкопёра И. М. Пеньковского. Живописный рассказ управителя разозлил, задел за живое и Сергея Львовича, и — особенно — Александра Сергеевича. Речи же парвеню Ольги («Что она захочет, всё для неё сделает Александр Сергеевич!»), которая, сама того не подозревая, шла по стопам героини сказки, и вовсе покоробили поэта. Он отложил отправку Василия Калашникова в нижегородское имение. Династическое правление, к тому же с вульгарным матриархальным душком, стало внушать ему серьёзные опасения.

Впрочем, мученика И. М. Пеньковского Александр Пушкин по-прежнему не жаловал. И когда давний приятель Алексей Вульф порекомендовал ему агронома Карла Рейхмана (управлявшего Малинниками, тверским имением П. А. Осиповой), поэт размышлял недолго. Уже в середине мая немцу выправили соответствующую доверенность, и тот отправился в Болдино.

Однако в болдинских управляющих К. Рейхман не задержался. Прибыв в имение 30 мая 1834 года, он уже 9 июня отказался от суетной должности и удалился восвояси. Причины столь спешной ретирады были изложены им в письме Александру Пушкину от 22 июня:

«Вы может быть будете сомневаться что я не остался в Болтине. Ибо некак мне остаться возможности не было <���…>. Вы меня рекомендовали Михайле Иванову но я в нём ничего не нашёл благонадёжного, чрез его крестьяне ваши совсем разорились в бытность же вашу прошлого года в вотчинах крестьяне ваши хотели вам на его жаловаться и были уже на дороге но он их встретил не допустил до вас и наказал. И я обо всём оном действительно узнал не только от ваших крестьян, но и от посторонних по близости находящихся суседей. <���…>

А потому как я всё сие узнал, сам не знал что делать <���…>. Но я же уверен был естьли буду в месте с Михайлом Ивановым управлять хорошего нечего не предвидил чрез что самое опасался что вы мне не поверите. Лутче согласился оставить сие место чтоб вам и крестьянам вашим убытку не было…»

О Пеньковском же Карл Рейхман, напротив, отозвался с похвалой: «Осип Матвеевич человек порядочьный и ведёт во <���в>сём порядок и он благонадёжен то я ему опять предоставил управлением» (XV, 163).

Двоевластие в Болдине продолжилось. До конца лета соперники без устали докладывали Александру Пушкину о своих достижениях и лаялись друг на друга; просили о «милостях» и надували губы [225]. «Я нанялся не капитал наживать, — доказывал И. М. Пеньковский, — а единственно дабы оправдать тех особ которые меня рекомендовали к Сергею Львовичу и вместе заслужить у Сергея Львовича и у Вас о себе хорошее мнение; без чего бедному человеку в нонишних временах мудрено прожить» (XV, 159). «Мы всё молим Бога, — гнул свою линию тёртый Михайла Калашников, — чтобы продлил ваши лета во всяком благополучии и здоровьи…» (XV, 165). Поэт пробегал такие излияния — и ничего не предпринимал, вспоминал былое, колебался, никак не мог выбрать меньшее из зол.

Для Пушкина 1834 год тоже был печальным. На старости лет он угодил в камер-юнкеры и воспринял пожалование как дурную шутку. Жена его выкинула; письма перлюстрировались полицией; в отставку подать не удалось; с царём поэт «чуть было не побранился» (XV, 178); долги устрашающе выросли, денег же ниоткуда не предвиделось. Выводили Александра Пушкина из себя, лишали остатних сил и неурядицы с нижегородским имением. «Из деревни имею я вести неутешительные. Посланный мною новый управитель нашёл всё в таком беспорядке, что отказался от управления и уехал. Думаю последовать его примеру», — признавался он Natalie (XV, 170). А Прасковье Александровне Осиповой поэт исповедовался по-французски: «Вы не можете себе представить, до чего управление этим имением мне в тягость» (XV, 179, 330).

С подобными настроениями «титулярный советник в звании камер-юнкера» (XV, 210) Александр Пушкин, испросив дозволение на трёхмесячный отпуск «по домашним обстоятельствам», отправился в середине августа 1834 года из Петербурга в Калужскую губернию — в Полотняный Завод, где тогда пребывала Наталья Николаевна с детьми. В гончаровском имении он находился до 6 сентября [226] . По всей видимости, там, в Полотняном Заводе, накануне отъезда, поэт и получил письмо И. М. Пеньковского от 21 августа [227].

Первая половина послания управляющего была посвящена финансовым и хозяйственным проблемам. «Я по сие время тружусь с истинным к Вам, милостивый государь Александр Сергеевич! усердьем ни в чём не упуская пользы Вашей» — так завершил экономическое обозрение Иосиф Матвеевич. И обратился к насущному вопросу о двоевластии:

«При сём принуждён Вас просить естли угодно будет принять во уважение мою прозьбу о решение моей участи. Михаил Иванов хотя живёт со мной по наружности дружно по совету его сына Василья который в письме [228]пишет дабы со мной жить дружески и в том же письме пословицу, худой мир лучше доброй ссоры, и так Михай<���ла> Ивано<���в> придерживается этой пословицы, ходит по своим любовницам и твердит что скоро меня выживет и грозит строгим наказанием некоторых крестьян за их дерзость, как они смели на него говорить правду Рейхману о недоимке и беспорядках его правления.

Мною заведён порядок и ровна справедливость над всеми крестьянами мало по малу растроивается сплетнями Михаи<���ла> Иванова и мстительными угрозами. Нониче дочего уже доходит, мною отданные приказания старостам по хозяйственной части запрещает им исполнять, что это всё будет иначей как приедет Александр Сергеевич! Старосты ходят как сонные не знают кого слушать, крестьянам нестарательным этого только и нужно — мудрённо очень управлять при этаких растройствах».

Далее И. М. Пеньковский привёл другие примеры происков Михайлы Калашникова и наконец перешёл к самому важному; вот ключевые строки его письма:

«…Признаюсь Александр Сергеевичу что очень мудрено в одном имении двум управлять. Всепокорнейше прошу Вашего решения, прикажите из нас кому одному в селе Болдине управлять естли же оба в разсуждению Вашем окажемся неспособными, то не медлите прислать нового управляющего. <���…> Обо всём буду ожидать Вашего решения, трудясь с истиною преданностью…»

Доведённый до крайности управитель в учтивой форме потребовал от Пушкина более «не медлить» и покончить с двоевластием в имении. Дворянин ждал от дворянина решительных шагов и заранее принимал любой исход.

6 сентября поэт, его семья и belles-sœurs [229] на четырёх тройках двинулись из Полотняного Завода в Москву. Тут камер-юнкер расстался с роднёй и 9-го (или 10-го) числа поехал «по губернским трактам» (XV, 191) в Болдино.