Михаил Филин - Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина

Александр Пушкин узнал и другую, куда более реалистичную, версию имущественного положения всех Калашниковых: ему доставили письмо из Болдина, от Михайлы. Более двух лет побеждённый старик молчал, но 22 декабря 1836 года решился, призвав писаря, напомнить барину о своём (и не только своём) существовании. Вечный проситель, он не изменил себе; однако лукавил, пожалуй, лишь в мелочах, а в остальном был весьма искренним:

«Милостивый Государь Александр Сергеевичь!

Я опять осмелился беспокоить вашу милость моею прозбою, хотя чувствую тягость прозб, но тягость моего положения мучительна: мне около семидесяти лет; ивсе сии семдесят лет проведены наслужбе господ моих, с усердием с радастию употреблены, все мои способности, бескорысность всегда была моим правилом, пять сынов мною предоставлено в замену моей старости, надежда на Бога, надежда на господ единствено питали меня в будущем; я переносил стерпением все бури мирских гонений, незащищая себя, неоправдывая противу несправедливостей и клеветы, до последнего теперешнего моего существования не произносил я малейшаго ропота, а равно итеперь. Но я, находясь в болезни, и вижу приближение смерти и равнодушно ожидаю её с чистою совестию! и находясь в бедности с несчастной моей дочерью [243] осмелился припасть ещё квашему милостивому покровительству, положенные вашей милостию напропитание мне 200 рублей, батюшка Серьгей Львовичь уничтожил, аопределил только 50 рубл<���ей> в год, и один хлеб; обратится стребованием кдетям я сам им нечего не дал окроме несчастной жизни, и потому не нахожу никого помощником моей бедности, окроме вашей милости, и вы теперь одна наша надежда.

Покойный дедушка ваш обещал мне и семейству тихое счастие; но Бог лишил нас сего блага отнятием жизни, с тех пор прошло много лет и мы в вас увидели желанную <���…> надежду, не обманите в ней, помогите как милостивый господин как добрый отец приявший недостойного сына, накиньте покров свой, как Илия на слугу и прославятся щедроты ваши; тем более: что семейство моё всегда и прежде пользовалось вашими милостями и слышало ваши благодетельные обещания; сын мой [244]первоначально служил вам, имел счастие доказать ещё вребячестве свою верность и усердие, и теперь равно другим оплачивает оброк, старший сын, удручённый болезнями, сженою, тремя детьми [245]не имеет пристанища испособа прокормить себя, пишет ко мне, прося помощи, где возьму я подать им сию, когда ещё на руках моих несчастная дочь! Младший сын [246], о коем мы просили вас, и в бытность нонешнего лета Сергея Львовича, который живёт у помещика за бездельную плату, хотя бы вы его мне на помощ отдали за всех других детей, сам Серьгей Львович обещал с вами посоветовать, а это уверяет нас ваша воля и мы счасливы; изасим во ожидании вашего милостивого ответа, Ваш верноподанный раб навсегда [247]пребуду Михайл Калашников.

Не оставте, батюшка, вас Бог вознаградить в сей жизни и в будущем веке. И батюшка ваш так был к нам ласков, дай Бог, чтобы отец родной был так расположен»

Curriculum vitae [248] Калашникова написана строго от первого лица, а далее ловкий Михайла начал употреблять местоимения множественного числа («мы», «наша», «нас», «нам»), вследствие чего находившаяся где-то рядом Ольга Ключарёва стала как бы соавтором послания. Получилось, что и она писала Пушкину — и при этом не нарушила, а обошла пушкинский запрет.

Письмо попало к поэту уже после Рождества — очевидно, накануне Нового года. А 27 января 1837 года он вышел к барьеру и был смертельно ранен. Так что известие об Ольге (или от Ольги) поступило к Пушкину ровно через 12 лет после начала их романа и за месяц до его гибели.

Каждый любовный роман поэта имел какие-то особенности — по-своему уникальным был и этот, «крепостной».

Принято считать, что Александр Сергеевич оставил послание Михайлы без внимания. «Надо думать, что Пушкин никак не реагировал на это последнее полученное им письмо из Болдина, — полагал, к примеру, П. С. Попов. — В начале роковой для поэта зимы 1836–1837 года его мысли были далеко от того, чтобы налаживать болдинские дела» [249] . Однако нам известно: вскоре Гаврила вернулся от «помещика» в нижегородское село, а пенсион Михайлы Иванова, выдаваемый болдинской экономией, вырос вдвое [250] . Поэтому допускаем, что поэт и напоследок облагодетельствовал Калашниковых.

В долгом и по большей части мещанском послесловии к роману с Ольгой Александр Пушкин не сделал, думается, ни единой помарки.

Ольгу Ключарёву и вправду можно было назвать «несчастной». Тогда она жила, похоже, «на два дома, периодически возвращаясь то в Болдино, то в Лукоянов» [251] . В 1835 году (когда в Петербурге напечатали «Сказку о рыбаке и рыбке») её «пасквильный» супруг лишился должности и попал под суд [252] . Узилища Павлу Степановичу удалось, кажется, избежать, но из уездного города пришлось уехать. С той поры жена его больше не видела [253].

Перед Ольгой Михайловой «открылась бездна нищеты» [254] . Будучи дворянкой, она — по жёстким нормам того, ещё не эмансипированного, времени — не могла зарабатывать деньги каким-либо трудом. И чтобы как-то существовать, сводить концы с концами, соломенная вдова с богатой литературной биографией сначала продала крепостных людишек, а потом и лукояновский домик — трактирщику Терекову [255] .

Павлищев же издалека грозил Калашниковым и не оставлял мысли сжить их со свету. Воспользовавшись тем, что Сергей Львович отказался от своей части сельца Михайловского в пользу дочери, Николай Иванович стал (после кончины Александра Пушкина) в одиночку распоряжаться псковским имением и приписанными к нему крепостными душами. Из Варшавы он в августе 1837 года приказал старосте сельца взимать с Василия, Ивана и Гаврилы Калашниковых оброк [256] ; собственного же слугу Петрушку, который «спился с кругу» (XVI, 174) и был уволен [257] , Н. И. Павлищев сдал-таки в рекруты [258] . Вот только на Ваське он не смог разжиться: мужик вскоре «умре» [259]. Распаляло варшавского выжигу и то, что до Михайлы, верховного лиходея, ему никак не удавалось добраться.

Судя по исповедным росписям церкви Успения Пресвятой Богородицы, Ольга, её отец и брат Гаврила безвыездно жительствовали в имении, под протекторатом И. М. Пеньковского, до 1840 года [260] . В тот год, уже после Пасхи (14 апреля), но до филипповок [261], старик с сыном были вытребованы в Петербург. Вероятно, с ними поехала в столицу и 35-летняя титулярная советница Ключарёва: её имя с указанного момента исчезло из болдинских и уездных документов. Стало быть, Ольга провела в Болдине 14 лет.

Покинув контролируемое пушкинистами и краеведами болдинское пространство, Калашниковы очутились в среде, которая едва изучена. О них удалось собрать следующие сведения.