Илья Виницкий - Дом толкователя

«Горная песнь» и другие стихотворения, помешенные в четвертой книжке «Для немногих» («Деревенский сторож в полночь», «Лесной царь» и «Летний вечер»), не понравились К. Н. Батюшкову: «Он напал на дурное, жеманное и скучное» ( Жуковский 1999: 159). «Жеманство» поэта, возможно, связывалось его другом с куртуазным характером двух стихотворений: «Горная песнь» и «Летний вечер».

Ср. наш анализ программного стихотворения «Взошла заря…» (1819; перевод «Zueignung» к лирическим стихотворениям Гете) ( Виницкий 1997 : 260–276). Об аллегорическом смысле горного мотива в творческом сознании Жуковского 1810–1830-х годов см. недавнюю работу О. Б. Лебедевой ( Лебедева 2004: 431–434).

«Двор, — писал Новалис в трактате „Вера и любовь, или Король и Королева“ (1798), — это, собственно, великий образец дома. <���…> Двор должен быть классическим примером частной жизни в большом масштабе» ( Новалис : 51–52).

В этих стихотворениях имплицитно содержится противопоставление домашней, органической жизни двора зимней, государственной («Когда из Павловского сада // Так быстро я перескочил // На мостовую Петрограда, // Когда я в Петербурге был…») ( Жуковский : II, 177). «Как прилично название Зимнего дворца, — писал тогда Вяземский, — всё в нем холодно, как в царстве зимы; всё в нем вяло, как в описании царства зимы Херасковым» ( ОА: I. 299).

О художественной программе парка государыни см.: Курбатов, Лихачев.

Ср. дневниковые записи поэта за первую половину сентября 1819 года, свидетельствующие о специфическом ритме его павловской жизни: «Стихи. Обеду Натальи Федотовны… Стихи. Обед маршальский. Прогулка. Предложение чтения по вечерам… Стихи. Обед маршальский. Биллиард… Стихи. Поэма <���…> Маршальский обед. Игра в биллиард… Стихи. Завтрак на ферме: рябина <���…> Вечер у Бобринской. Разговор о стихах <���…> Головная боль и танцы…» ( Жуковский: XIII, 132).

Само описание путешествия Ратмира по берегу реки, окутанной туманом, через позлащенный закатом бор в чудесную долину, над которой высится чертог «инокинь святых», кажется, не только пародирует маршрут Вадима, но и выткано по канве павловских пейзажей Жуковского, начиная со «Славянки».

Тургенев писал, что «девственность Жуковского» находится «в руках Пушкина». О поэтическом мотиве «соблазнения Жуковского» в творчестве Пушкина 1818–1821 годов (от «Руслана и Людмилы» до «Гавриилиады») см. главу «„Там у леска…“: Пушкин и Жуковский в 1819 г.» в: Виницкий 1998: 284–296.

См. описание празднества в № 13 «Русского вестника» за 1814 год.

Ричард Уортман отмечает, что встречу царя с матерью Жуковский изображает «как семейное, а не мифологическое событие, как личную привязанность, выражающую славу императора» ( Уортман: 333). Точнее будет сказать, что поэт здесь создает новую мифологию семейных отношений августейших особ, более соответствующую александровскому «сценарию власти», убедительно реконструированному американским исследователем. Здесь семейно-государственное событие (возвращение триумфатора домой) также предстает в мифологизированном облике, только за основу берутся христианские образцы — Богоматерь и Богочеловек.

Карамзин иронически обыгрывает стих из поэтического «портрета» Александры Феодоровны, вызвавшего нарекания друзей поэта: «В ней дух к великому растет и возрастет» ( Жуковский: II, 63).

Ср. отразившийся в конспектах поэта этого времени интерес к романтическим трактатам Фридриха Шлегеля и Жан Поля.

За исключением нескольких сочувственных упоминаний о греческих делах в дневнике 1821 года (XIII: 223, 233).

Несомненная аллюзия на знаменитую песню арфиста из гетевского «Вильгельма Мейстера».

Об эстетической насыщенности «горнего мотива» в дневниках Жуковского 1821 года см.: Лебедева 2004: 432.

В 1827–1830 годах Жуковский не раз выступал ходатаем за декабристов: письмо Николаю I об амнистии декабристов, «Записка о Н. И. Тургеневе», ходатайство перед царем о возможности поехать в Сибирь А. В. Якушкиной, встречи с матерью сосланных декабристов Е. Ф. Муравьевой ( Янушкевич : 181).

Ср.: «Не могли не вызвать самые живые ассоциации мотивы рабства, плена, гибели, расставания с родиной, скорби Ниобеи, над которой „ужасная <���…> казнь была совершена“»; «…показательно настойчивое введение Жуковским мотива несправедливого суда, совершенно отсутствующего у Шиллера и столь важного для всех общественных выступлений руского поэта» ( Янушкевич : 180–181).

Как известно, Шиллер стремился реализовать в этой балладе свои представления о возможности использования хора в современной поэзии. «„Торжество победителей“, — писал он Гете, — представляет собой воплощение идеи, которую подал мне наш кружок полтора года тому назад в связи с тем, что все хоровые песни, если только они не исходят из подлинно поэтического материала, впадают в плоский тон вольных каменщиков. Я хотел здесь как бы бросить семя в тучные поля „Илиады“, чтобы взрастить урожай там, где мог бы лишь пожинать его» ( Гете, Шимер: 420).

Ср.: «Апофеоз благородства и силы духа погибших, „тризна в честь минувшего“ — главное настроение стихотворения» ( Янушкевич: 181).

Ср. реакцию Алексея Вульфа: «Такой стыд беспримерен у нас, чтоб свежий, не разбитый полк, один из лучших в русской гвардии, следственно, всего мира, побежал от толпы турок, — это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русский солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал, <���…> которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами — победителями остальной Европы» ( Вульф: 61–62).

Язвительный тон этого письма, безусловно, связан с обидой гордого князя на власти, не оценившие его стремления к службе в самом начале войны (см. стихотворение «Казалось мне: теперь служить могу…»). Упоминающийся в письме граф Д. И. Хвостов приветствовал своими стихами и взятие Варны, и заключение мира с Турцией: «Восстаньте, Пиндары, Гомеры! // Достойно вам дивится свет; // Забыв богов нелепой веры, // Воспойте новый луч побед» ( Хвостов: 6).

Птичник Марии Феодоровны был декорирован мраморными досками, доставшимися в добычу в Варне и присланными в Павловск его императорским высочеством великим князем Михаилом Павловичем: «Доски эти, вставленные в наружных и внутренних стенах этого здания, изображают, сверх разных других надписей, подпись турецкого султана» ( Шторх: 25).