Неизвестен - Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского

Мысль эта была для меня первым пристанищем в стране истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волнения и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бесценный всеблагого Бога, хотящего всем человекам спастись и прийти в познание истины! Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моею звездою путеводительницею! Она начала постоянно освещать для меня многотрудный и многоскорбный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу.

Таковы благодеяния, которыми ущедрил меня Бог мой! Таково нетленное сокровище, наставляющее в блаженную вечность, ниспосланное мне свыше от горнего престола Божественной милости и премудрости. Бог, Сам Бог мыслию благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил посреди мира, но не был на общем широком, углажденном пути. Мысль благая повела меня отдельною стезею к живым прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но часто дикой, опасной, пересеченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник.

Чтение отцов с полною ясностию убедило меня, что спасение в недрах Российской Церкви несомненно, чего лишены вероисповедания Западной Европы как не сохранившие в целости ни догматического, ни нравственного учения первенствующей Церкви Христовой. Оно открыло мне, что сделал Христос для человечества, в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Искупителем. Оно твердило мне: должно развить, ощутить, увидеть в себе спасение, без чего вера во Христа — мертва, а христианство — слово и наименование без осуществления его! Оно научило меня смотреть на вечность как на вечность, пред которою ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким — нибудь полустолетием. Оно научило меня, что жизнь земную должно проводить в приготовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чертоги. Оно показало мне, что все земные занятия, наслаждения, почести, преимущества — пустые игрушки, которыми играют и в которые проигрывают блаженство вечности взрослые дети». [43] Т. 1. Аскет. опыты. С. 554–560.

Монах Иоанникий — валаамский постриженник, племянник старца Феодора, в Лавре нес послушание при свечной продаже. Он весьма расположился к юношам и много рассказывал им о различных старцах, особенно о валаамских и об о. Леониде. Благодаря этим рассказам Димитрий Александрович захотел познакомиться с последним и вступил с ним в духовную переписку. В конце жизни жил в Оптиной пустыни, принял схиму с именем Леонид.

Духовные стремления юного подвижника, его ревность, усердие к молитве выдерживали тяжкое испытание. Первыми врагами на пути спасения явились его домашние, по евангельскому слову. Александр Семенович приставил для служения к своему сыну человека, который был предан ему до самозабвения, это был старик лет 60–ти по имени Доримедонт, прослуживший век свой верой и правдой своему господину. Он был, так сказать, надзирателем всех поступков Димитрия Александровича, от его зоркого глаза ничто не ускользало, обо всем он доносил своему барину — отцу, которого считал полновластным владыкой сына. Закаленный в крепостном быту, он почитал Димитрия Александровича, более, чем крепостного, собственностью Александра Семеновича. По его мнению, Димитрий Александрович без воли отца не должен был желать ничего. Этот слуга во всякое время был доносчиком и предателем своего молодого барина перед стариком отцом.

Тяжелы были эти известия Александру Семеновичу. Он вспомнил тогда о выраженном на пути в Петербург желании сына и убедился теперь, что то не был детский каприз. Он тогда же написал обо всем начальнику училища графу Сиверсу, своему бывшему товарищу по службе в пажах, и просил его наблюсти за воспитанником Брянчаниновым; написал также родственнице своей Сухаревой, прося ее отвлечь его сына от предпринятого им намерения.

Училищное начальство приняло свои меры, переведя Брянчанинова с частной квартиры в казенную, в стены Михайловского инженерного замка, под строгий надзор, а Сухарева, особа влиятельная, озаботилась довести до сведения тогдашнего митрополита Петербургского Серафима [44] Серафим (С. В. Глаголевский, 1763–1843) — митрополит Новгородский и С. — Петербургский с 1821 по 1843 гг. , что ее племянник Брянчанинов, весьма любимый государем императором, свел знакомство с лаврскими иноками, что лаврский духовник Афанасий склоняет его к монашеству и что если об этом будет узнано при дворе, то и ему, митрополиту, не избежать неприятностей. Митрополит встревожился, призвал к себе духовника Афанасия и сделал ему строгий выговор, воспретив впредь принимать на исповедь Брянчанинова и Чихачева.

Тяжелы были для Димитрия Александровича эти обстоятельства, которыми стеснялась свобода его духовной деятельности; он решился сам предстать митрополиту и лично объясниться. Митрополит сначала не верил бескорыстному стремлению юноши, когда тот в разговоре объявил ему свое непременное желание вступить в монашество. Митрополит, предполагая в нем только честолюбивые виды, прямо объявил, что как не обладающий ученой степенью духовных академий он, Брянчанинов, выше сана архимандрита не может быть возведен в иерархии церковной. Молодой человек сказал на это, что ищет не санов, а единственно спасения души, состоящего в бегстве от мира. Митрополит говорил, что он не позволит принять его в монастырях своей епархии. Брянчанинов кротко возразил, что если и в целой России откажутся принять его в монастырь, то он найдет где — нибудь православную обитель и вне Отечества. Тогда, видя непреклонное и искреннее желание молодого человека, митрополит позволил ему по — прежнему ходить в Лавру к духовнику.

Таково было стремление Брянчанинова к жизни иноческой. Это было не прихотливое желание представлять из себя оригинала в обществе, не было оно и следствием простого разочарования жизнью, которой горечи и удовольствий он еще не успел испытать. Это было чистое намерение, чуждое всяких расчетов житейских, искреннее, святое чувство любви Божественной, которая одна способна с такой силой овладевать существом души, что никакие препятствия не в состоянии преодолеть ее.

Практика монастырской жизни довольно указывает, что чистосердечно избирающие ее готовы на всякие пожертвования и на совершенное самоотвержение. Вот какие чувства изливаются в «Плаче», где автор говорит:

«Охладело сердце к миру, к его служениям, к его великому, к его сладостному. Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу. С этим намерением начал рассматривать монастырское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд, его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко и по вступлении в монастырь не нашел ничего нового, неожиданного. Сколько было препятствий для этого вступления! Оставляю упоминать о всех, самое тело вопияло мне: „Куда ведешь меня? Я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам“. Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Ангела хранителя, сказывавшего мне волю Божию, потому что голос был решителен и повелительный. Он говорил мне: это сделать твой долг, долг непременный. Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по — видимому, убеждения плоти, казались пред ним ничтожными». [45] Т. 1. Аскет. опыты. С. 560–561. Нелишне упомянуть и о некоторых случаях, которыми предрекалась будущая судьба юноши Брянчанинова. Однажды шел он с Чихачевым и Феодоровым, третьим товарищем своим, по Владимирской улице города Петербурга. Вдруг из ворот одного дома, против церкви Владимирской Божией Матери, выбегает женщина юродивая, жившая на пропитании у хозяина дома (имя ее Василиса), кланяется в землю Брянчанинову и говорит: «Батюшка, светлый священник, благослови». В другой раз Димитрий Александрович с Чихачевым пошел навестить своего товарища, инженера прапорщика Мельтцера. У Мельтцера был денщик, благочестивый человек, глубоко уважавший Брянчанинова, он был тогда очень болен. Мельтцер предложил Брянчанинову навестить больного и по — товарищески со смехом втолкнул Брянчанинова в дверь комнаты, где лежал больной. Тот, увидав такую шутливую выходку своего господина, стал укорять его, говоря: «Что Вы толкаете епископа, разве не видите, что он архиерей». Таким образом, устами двух верующих в простоте сердца рабов Божиих изречено высокое призвание юноши, искавшего в монашестве единого на потребу спасения души.