Юлия Андреева - Ближнее море

Оказалось, что соседка услышала волшебные строки Есенина и, не выдержав, перелезла через решетку балкона, не убоявшись ни высоты, ни того, что могло ждать ее в соседской квартире.

Вот что называется сила искусства!

Ну и налили ей, конечно.

На одном из «Интерпрессконов» подходит к Балабухе Ларионов. Естественно, уже весьма поддатый, но при этом, надо отдать ему должное, на ногах держится твердо, по прямой движется сносно и вполне способен к членораздельной речи. С высоты своего роста облапил Балабуху Ларионов:

– О, Андрей Дмитриевич! Как я рад тебя видеть!

– Володенька, я тоже!

– А помнишь, ты приезжал к нам в Сосновый Бор?

– Ну конечно, помню.

– И Шалимов к нам приезжал.

– Да, помню.

– А вот Шалимова уже нет, – сказал Володя Ларионов и пошел дальше.

Вечером они встретились в коридоре, и Володя Ларионов, падая на грудь Андрея Дмитриевича, снова повторяет, как он рад его видеть:

– А ты помнишь, к нам в Сосновый Бор приезжал Снегов?! А ведь Снегова уже нет…

На следующее утро в столовой Ларионов, обнимая Балабуху, сообщил, как он рад его видеть.

– Ты меня уже в третий раз рад видеть, – на всякий случай насторожился Андрей Дмитриевич.

– А ты помнишь, как приезжал к нам в Сосновый Бор? А ведь в Сосновый Бор приезжал и Щербаков Александр Александрович! А Щербакова уже и нет…

За обедом в той же столовой он снова был рад видеть Балабуху, тонко намекнув, что нет Брандиса.

За ужином он радостно сообщил, что из тех, кто побывал в Сосновом Бору, нет Георгия Бальдыша.

Таким образом за три дня «Интерпресскона» он перебрал около девяти человек. Когда участники конвента собирались разъезжаться и уже садились в автобус, Ларионов снова был рад видеть Балабуху.

– Приезжай к нам в Сосновый Бор, а то и тебя не будет, – сказал он на прощание, стискивая Андрея Дмитриевича в своих богатырских объятиях.

– Спасибо. Володя. Теперь уж я точно туда не поеду, – ответил Балабуха. И не поехал.

Последний день одного из Росконов: затянувшаяся пьянка, глубокая ночь, в банкетном зале стоят уставленные остатками напитков столы. Глеб Гусаков с Алексом Орловом допивают все то, что еще можно допить. В коридоре пьяная компания, на Андрее Саломатове бессильно висит писательница Маша С. Подходят Орлов и Гусаков. Маша мутным взором смотрит на Гусакова, отрывается толчком от Саломатова и повисает на Гусакове. Саломатов переводит на Глеба изумленный взор:

– Маша, ты меняешь меня на него. МЕНЯ на него? Меня на НЕГО?!!

Маша мычит нечто нечленораздельное. Саломатов смотрит на бейдж Гусакова.

– Глеб! Я прошу тебя, береги ее! Береги ее, Глеб!!! Маша – она такая, Маша она… – затихает.

– Спокойно, – Глеб находит глазами соседку Маши по комнате. Они берут сомлевшую девушку под руки и тащат, ноги ее безвольно волочатся по коридору. Саломатов остается в той же прострации.

Динька подделала мою подпись в дневнике. Иду домой, мысленно перебираю возможные казни. Телевизора она лишена до конца недели за драку, к компу не допускается за хулиганство на уроке. Иду, злоблюсь. И вдруг в голове возникает простой вопрос. А с какой это стати я оплачиваю ребенку художественную школу, если она на втором году обучения простую подпись толком срисовать неспособна? Это чему их там учат?!

Нет, так дело не пойдет – нужно будет поставить вопрос на родительском собрании. А то как ребенка ругать – все горазды, а как научить чему-нибудь жизненно полезному – никого!

1999 год. Я пришла к Виктору Кривулину с просьбой поучаствовать в новых стихотворных сборниках «Actus morbi» (свидетельство о смерти) или «Проникновение» (сказки, фантастика, иная реальность). Уфлянд уже дал согласие, и мы с ребятами надеялись, что имя Кривулина придаст проекту вес.

Сложность заключалась еще и в том, что после этих книжек планировалось выпустить несколько сборников в подготавливаемой Морозовым [15]антологии, выходящей под эгидой Союза писателей России, в то время как Кривулин принадлежал к СП Петербурга. Я подарила несколько книжечек, и Виктор Борисович пообещал ознакомиться с ними и решить, давать стихи или нет.

Когда я уже собралась уходить, вместе с хозяевами провожать меня вышла серая мохнатая кошка по имени Сова. Во всяком случае именно так представили красавицу хозяева. За кошкой, гордо задрав хвосты, шествовала ее свита – сын и дочка, при виде которых я тотчас забыла, что тороплюсь, бросившись гладить пушистое семейство.

Кривулин и его супруга переглянулись.

– У нас есть годовалый котик, которого решительно некуда девать, – доверительно сообщил Виктор Борисович. При этих словах его жена метнулась назад в комнату, откуда мы только что вышли, и вынесла совершенно белое флегматичное создание, которое я видела на диване, но приняла за меховую подушку. – Вот этого никто не забрал.

Кот глядел на меня сонным безразличным взором.

– У меня дома кошка. Полосатая британочка, как с рекламы «Вискас», – обреченно констатировала я, запуская руки в теплый белый мех.

– Получатся красивые котята! Вы будете продавать их у метро, – с наигранной веселостью предложила жена Кривулина.

– Я не умею торговать, – отступила я на шаг.

– Тогда раздавать! С руками оторвут!

– Не знаю… А как его зовут?

– Вы можете дать ему любое имя. Ему все равно.

Взглянув на равнодушную мордулень котяры, я поняла, что хозяйка не врет.

Я помотала головой, уже понимая, что влипла.

– Его можно и кастрировать, хотите, я займусь этим. У меня есть знакомый ветеринар. Прекрасно кастрирует, – продолжала наступать дама.

– Как мы прокормим двух котов?

– Но он же у нас все кушает, решительно все. Потрогайте, какой жирненький.

– У меня даже котоноски нет, – начала сдавать позиции я.

– Котоноски нет? Вот как? – Кривулин в нерешительности перевел взгляд на супругу. На мгновение показалось, что само отсутствие переноски для кошек характеризует меня с нежелательной стороны.

– А далеко ли везти? Может, я бы помогла, – не собиралась сдаваться хозяйка.

– На Гражданку, через весь город, – на всякий случай уточнила я. – Так что, может, в другой раз?..

Взять породистого белого кота, конечно, хотелось. Но как бы повела себя Баська, предъяви я ей этого прекрасно-кастрированного принца?

Вот так и получилось, что у Виктора Борисовича я больше не была и стихов его не просила.

– Многие спорят, есть ли рай и есть ли ад. Насчет ада не знаю, но рай определенно есть – кошачий рай, – философствует Мурр. – И я в него непременно попаду. В качестве обслуживающего персонала.