Виктор Ярхо - Аристофан

Впрочем, даже в последнем эпизоде, когда послы от обеих сторон уже обратились за помощью к Лисистрате, развитие действия еще нельзя считать завершенным: еще готов вспыхнуть спор между послами из-за земель и гаваней, и только вмешательство Лисистраты прекращает его. Теперь уже дело подходит к заключительному пиру, на котором спартанцы и афиняне рассыпаются во взаимных любезностях, а затем забирают своих жен и покидают орхестру под звуки праздничных славлений. Таким образом, развязка наступает только в финале пьесы, и острая сюжетная ситуация держит зрителя до последнего момента в состоянии напряжения.

В унисон с развитием действия строится и большая и очень важная в этой комедии партия хора. С самого начала он, по старинной фольклорной традиции, разделен на два враждующих полухория — стариков и женщин, и их резкие столкновения не раз служат поводом для драки и для полных взаимной ненависти песен.

Своих сюжетных функций хор не теряет и в парабасе — это уже вопреки обычаям фольклорной комедии. Так, в парабасе «Лисистраты» прежде всего отсутствует вступительный монолог корифея хора, служивший обычно Аристофану средством для публицистических отступлений (единственное исключение — парабаса в «Птицах»). Па этот раз сценическая иллюзия ничем не нарушается. Во-вторых, хор в парабасе по-прежнему распадается на дне враждебные половины, которые осыпают друг друга насмешками, превозносят свои силы и своих союзников. Не приносят примирения и ближайшие за парабасой эпизоды.

И только после договора спартанского вестника с афинянином об обмене посольствами, старики приходят к мысли о всесилии женщин и неизбежности примирения с шими:

Справедливо изреченье и не плохо говорят:

В свою очередь и женщины, предчувствуя приближение победы, проявляют великодушную заботу о почти что поверженном враге: они закутывают стариков в плащи, которые те сбросили в жарком споре, а предводительница женщин извлекает из глаза предводителя стариков огромного комара, который доставлял ему немало неприятностей, и утирает слезы, льющиеся ручьем из стариковского глаза. Трогательное внимание женщин не остается без ответа — в результате оба полухория соединяются, исполняя при этом шуточные песни в знак примирения.

Таким образом, все элементы художественного произведения, которыми располагала древняя комедия, — сюжет, как бы он ни был фантастичен, хоровые партии, диалогические эпизоды — все это оказывается в «Лисистрате» целиком подчиненным главной идее произведения, образует строгое художественное целое. «Лисистрата» является одной из лучших комедий Аристофана, подлинным шедевром мировой литературы, сохранившим до наших дней свежесть мысли и красок.

«Лисистрате» Почти отсутствует критика лидеров радикальной демократии. Правда, не обходится без отдельных выпадов, но они не могут идти ни в какое сравнена с изображением Пафлагонца-Клеона, демагогов — взяточников и казнокрадов, всяких послов, должностных ли и т. п. Наиболее злые нападки Аристофана, хотя и замаскированные, направлены против олигархов и — вполне открыто — против одного из их руководителей, Писандра переметнувшегося к ним от демократов. Почему поэт об рушился, правда в осторожной форме, на олигархов, понять легко: их классовая идеология и террористическая практика находились в резком противоречии с принципами демократической государственности, от которых как мы уже видели, Аристофан никогда не отказывался, даже в период наиболее острой критики ее «несовершенств».

Но как объяснить явный отказ от дальнейшей критики этих «несовершенств» демократического строя? Значит ли это, что афинская демократия в 411 году стала «лучше», чем она была в 425 году? Или Аристофан утратил былой задор юности и примирился с существующим положением вещей, потерял веру в возможность исправления людей и общества? Нам думается, что причину надо искать не здесь. В 411 году Аристофана никак нельзя было назвать стариком. Творческие силы его достигли высшего расцвета — «Птицы» и «Лисистрата» свидетельствуют об этом с полной отчетливостью. И дело не в том, что афинская демократия «исправилась», — просто в 411 году она стала слабее, чем была в 425 году.

В 426 году Клеон возбудил против Аристофана судебное дело за то, что поэт, по его мнению, мог своей комедией поколебать авторитет афинян в глазах союзников. В 412/411 году афинянам пришлось отражать вполне реальную угрозу отпадения от Морского союза эгеян, лесбосцев, хиоссцев, эрифреян, родосских городов.

В середине двадцатых годов военное положение Афин было достаточно прочным: флот их насчитывал около трехсот триер, гоплитское ополчение — до тридцати тысяч человек. Людские потери в первые годы войны были незначительны. К 411 году под Сицилией погибла большая часть флота и отборное войско гоплитов; двадцать тысяч рабов, среди них много ремесленников, перебежали в занятую спартанцами Декелею.

В 425 году войска Пелопоннесского союза последний раз за Архидамову войну [37] Архидамовой войной принято называть первый период Пелопоннесской войны (431–421) по имени спартанского царя Архидама, возглавлявшего вторжения в Аттику. Второй период (415–404) называют обычно Декелейской войной — по названию занятого спартанцами в 413 году аттического селения Декелей. вступили на территорию Аттики и пробыли там недолго: известие о захвате афинянами Пилоса заставило их отвести войска через пятнадцать дней после вторжения. В 413 году, когда аттические крестьяне готовились провести на родной земле двенадцатое мирное лето, спартанцы заняли Декелею. Афиняне практически лишились всей своей земли, и все население Аттики опять сгрудилось за городскими стенами.

В 425 году олигархи и лаконофилы не смели поднять голоса против демократии; политические памфлеты, вроде упоминавшейся «Афинской политии», писались анонимно и распространялись в узком кругу. В 411 году, действуя средствами террора, олигархи сумели захватить власть в государстве — правда, не надолго.

Теперь спросим себя: мог ли человек, который видел свой идеал в афинской крестьянской демократии эпохи греко-персидских войн и отстаивал этот идеал со всей решительностью поэта-публициста в годы, когда демократия была сильна, — хотя она, разумеется, не была уже демократией «марафонских бойцов», — мог ли такой человек выступить против отдельных ее слабостей в момент, когда под угрозой находилось самое ее существование? Не должен ли был Аристофан, — а он был как раз таким человеком, — направить всю силу своего таланта на борьбу против главного зла, угрожавшего его родному городу, — против междуэллинской войны, отложив в сторону политические споры и разногласия внутри афинского государства, по крайней мере, споры между теми политическими группировками, которые не покушались на существование демократических институтов?