Борис Бернштейн - Старый колодец. Книга воспоминаний

Эдди Рознер! Великий польский трубач и джазмен, он был освобожден нашими войсками в Белостоке осенью тридцать девятого и немедленно стал звездой советской эстрады. Эдди Рознер — это не какая‑нибудь там захудалая труппа, это высший класс!

Администратор в императивном тоне объявляет, что ансамбль в данный момент находится на вокзале и немедленно отправляется в Гроссборн. После концерта в Гроссборне они возвращаются в Щецинек — как раз к субботе — и в субботу и воскресенье дают концерты для штаба армии. Приготовьте все необходимое. К вам прибудет наш второй администратор и договорится о программе выступлений.

Смолов возвращается в кинозал и докладывает генералу. Генерал разрешает действовать. Немедленно снимают афишу о предстоящих на уик — энде киносеансах и вывешивают другую — про джаз Эдди Рознера. Проявив оперативность, майор отправляется в политотдел и докладывает о содеянном начальнику отдела генералу Гросулову. Тут обнаруживается, что допущено серьезное нарушение.

— Это что такое, — морщится генерал, — порядка не знают!

По правилам, всякая труппа сначала обслуживает штаб армии, а затем уже, по путевкам политотдела армии, повторяю, по путевкам политотдела, отправляется в части. А эти, минуя политотдел, самовольно — в Гроссборн! Вернуть немедленно.

Звонят в Гроссборн: к вам сейчас едет джаз Эдди Рознера, так вот, никаких концертов, вернуть немедленно в Щецинек. Звонят через час — хм, Эдди Рознер не прибыл. А расстояние- то — километров двадцать, ну — двадцать пять. На другое утро звонят — нету, отвечают. Идиоты. Не знают, что у них под носом делается. Два политотдельских офицера садятся в джип и мчатся в Гроссборн. Обыскали все — действительно нету!

Эти данные служат мощным импульсом, политически — стратегическая мысль начальника политотдела начинает энергично работать: Эдди Рознер из Польши родом, польский еврей, он тут как дома, буржуазное сознание в нем еще сидит… Поехал халтурить к полякам!

Так на свет появился приказ по 43–й армии. В экспозиционной части излагались обстоятельства дела: такой — сякой Эдди Рознер со своим оркестром, опозорив звание советского артиста, вместо того чтобы обслуживать наши доблестные части, отправился обогащаться и т. д. В приказывающей: в расположении какой бы части ни появился джаз Эдди Рознера, немедленно арестовать и под конвоем препроводить в штаб армии в г. Щецинек.

И вся рассеянная по померанским равнинам армия начинает ловить беглый джаз.

Тем временем политотдел должен доложить по инстанции о событии и принятых мерах. Гросулов посылает донесение в Политуправление СГВ — так, мол, и так, к нам от вас прибыл джаз Эдди Рознера, но, опозорив звание советского артиста, вместо того чтобы обслуживать наши доблестные части… Издан приказ, джаз будет задержан. Генерал Гросулов.

В Лигнице встревожены: джаз Эдди Рознера их не посещал и, следовательно, они никуда его не посылали. Но доносит не кто‑нибудь, а политотдел 43–й армии, в достоверности информации сомневаться не приходится. Значит, они каким‑то образом проникли через границу и сейчас где‑то… Сообщение об этом позорном факте и о принятых оперативных мерах необходимо послать в Москву. Сделано.

Джаз поймать так и не удалось.

В эти дни в московских газетах, в отделе культурных объявлений, можно было прочесть: «Сад „Эрмитаж“. Сегодня и ежедневно — джаз — оркестр Эдди Рознера с новой программой». Но туда никто не заглядывал.

Миновало время. Начался сложный процесс расформирования 43–й. В конце июля был устроен прощальный банкет политотдела — уже распущенного; кого демобилизовали, кто получил новые назначения. В разгар торжества к Гросулову подошел редактор Воробьев и спросил с подобающим почтением:

— Товарищ генерал, помните, к нам приезжал джаз Эдди Рознера?

Генерал мрачно подтвердил.

— Так это мы с Лпсковским пьяные были, решили Смолова разыграть. Сначала хотели сказать, что приехал Хмелев с покойными артистами МХАТа и Большого, но потом решили, что хоть и дурак, а догадается.

Генерал почему‑то остался серьезным. Знал бы неделю назад, сказал он, посадил бы обоих. В тот день у него власти уже не было.

День Первого Мая был отмечен большим праздничным концертом. Я был занят только в первом отделении, зато плотно. Открывался концерт торжественно, иное и представить себе невозможно; оркестр и хор исполняют что‑нибудь торжественное, патриотическое и громогласное, я за пианино помогаю изо всех сил. Из‑за кулис, за спинами хора, на четвереньках, так, чтобы из зала не было видно, через всю сцену ползет солдат. Ансамбль полнозвучно ликует, солдат ползет. Он подползает к пианино, передает мне записку и отползает на место. Продолжая левой давать басы — это в нашем деле главное! — я правой разворачиваю бумажку. Депеша от Эдельсонов: «Боря, мы празднуем в офицерском ресторане. Приходи, когда освободишься. Если у тебя есть дама, приходи с дамой». Ну, конечно, приду, это моя компания. Дамы у меня нет. Но я знаю, что Ольга не имеет кавалера, она мне вчера говорила, что ее майор — адъютант тяжело болен, у него высокая температура. Поэтому перед уходом я говорю Ольге, что если у нее есть желание, пусть приходит, когда отпляшет, в офицерский ресторан, там Эдельсоны со своим народом. До ресторана было рукой подать, полквартала.

Существует, я надеюсь, по сей день, отечественный обычай — опоздавшему наливают штрафную. Надо быть мужчиной. В те годы мужество этого типа давалось мне без труда. Потом уже — в общем ритме. Мы довольно долго веселились, Ольга не являлась, и мужчинам пришла в голову мысль отправиться за ней. Когда я с двумя заместителями прокурора ввалился в дом офицеров, народ уже расходился. Мы поднялись на второй этаж, Ольга бежала из душевой по коридору, дверь ее комнаты была распахнута.

— Ольга, где же вы?

— Тсс, майор тут…

— Он же вчера умирал! — штрафная, видимо, сказывалась на силе голоса. — Черт с ним, приходите с майором!

Спустя минут пятнадцать они пришли, подсели к чьему‑то столику…

К часу ночи администрация ресторана грубо дала понять товарищам офицерам, что празднество кончается, пора освобождать помещение. Разделяя общее чувство незавершенности, Эдельсоны пригласили часть народа к себе. Ольга повернула было с майором налево, но затем, по неясным причинам, бросила майору «прощайте» и побежала вслед за нашей компанией направо вниз, к озеру. Пока добрались до Эдельсонов, энтузиазм частично выветрился, и в уютном их домике мы мирно выпили по бокалу вина, послушали какую‑то тихую музыку, полюбовались на спящую Татку — и разбрелись по домам.

Катастрофа разразилась утром. Ольга позвонила мне и просила зайти, требовался срочный жизненный совет.