Геннадий Прашкевич - Жюль Верн

Поэтому наука постоянно нуждается в притоке свежих сильных умов, непредвзятых суждений.

А как заинтересовать молодых людей?

Да написать хороший приключенческий роман!

Жюль Верн внимательно просматривает газеты и журналы.

Наука и политика. Политика и техника. Новейшая техника и новейшая наука.

Надо, надо чувствовать конъюнктуру! Скажем, роман «Путешествие стипендиатов» Жюль Верн начал печатать в «Журнале воспитания и развлечения» в 1903 году, когда широко обсуждался вопрос о присоединении датской части Антильских островов к территории США. В литературном отношении роман ничем не выдающийся, но читатели получили верное представление об Антилах…

«Я вижу все хуже и хуже, моя дорогая сестра, — жаловался писатель Анне Дюкре де Вильнев. — Операции на глазе (катаракта) еще не было. И вообще, пока я еще могу писать и читать, с операцией, наверное, подожду. Но я совсем оглох на левое ухо. Утешаю себя только тем, что слышу теперь только половину тех глупостей и злопыхательств, которые обо мне распространяются…»

Кто-то заметил, что старость — это не столько физическая немощь, сколько идеалы, слишком медленно отживающие свой век.

Жюль Верн пытается преодолевать слабость.

Совсем отказывают глаза, он прибегает к помощи Мишеля.

На вопрос корреспондента «Новой венской газеты», следит ли он за событиями Русско-японской войны, Жюль Верн отвечает. «По мере сил слежу. Это просто чудовищное кровопролитие. Оно приводит меня в ужас. Самые смертоносные орудия… Самые сильные взрывчатые вещества… Нет, нет! Не пушки, а дипломаты должны сохранять мир…»

Жюль Верн твердо убежден, что в наступившем XX веке никаких войн попросту не должно быть. Достижения науки кардинально изменят жизнь. Они изменят само отношение человека к жизни.

«Скоро наши телефоны и телеграфы покажутся смешными, а железные дороги — шумными и медлительными. Искусственные водопады дадут вшестеро больше двигательной энергии. Окончательно разрешатся задачи воздухоплавания. Дно океанов станет предметом широкого изучения и целью многочисленных путешествий. Придет день, когда мы начнем эксплуатировать недра океана так же просто, как сейчас эксплуатируем золотые россыпи…»

В романе «В погоне за метеором» (написанном в 1901 году) Жюль Верн одним из первых заговорил о радиоактивности. Он еще плохо представлял ее суть, но открытие было на слуху, значит, о нем следовало поговорить…

В городе Уостон (штат Вирджиния) живут астроном Дин Форсайт, вечно погруженный в свои вычисления, и любитель астрономии доктор Сидней Гьюдельсоном, давно растерявший практику и занимающийся исключительно звездным небом. Практически одновременно они засекли болид, приближающийся к Земле из мирового пространства, и короткими письмами уведомили об этом директора обсерватории в Питсбурге (штат Пенсильвания), а также директора обсерватории в Цинциннати (штат Огайо). Собственно, это и осталось бы обычной историей обычного человеческого соперничества, но болид, о существовании которого совсем недавно никто даже не подозревал, вдруг стал главным объектом наблюдений всех обсерваторий мира. Расходящиеся от болида лучи были подвергнуты спектральному анализу, и выяснилось, что ядро этого свободно странствующего в пространстве тела — не газообразное, а плотное, и состоит из золота.

«Золото! Метеор состоял из золота!

Первое, что ощутили все, было недоверие.

Одни утверждали, что здесь ошибка, которая не замедлит разъясниться. Другие считали, что здесь какая-то грандиозная мистификация, пущенная в ход гениальными шутниками. Если дело обстоит именно так, то Парижская обсерватория поспешит опровергнуть ложно приписываемую ей статью. Но скажем сразу — такого опровержения не последовало. Даже напротив: астрономы всех стран, поспешив проверить произведенные опыты, в один голос подтверждали заключение своих французских коллег. Поэтому не оставалось ничего другого, как принять это фантастическое явление за проверенный и неопровержимый факт.

И вот тогда поднялся вихрь безумия.

В дни солнечных затмений оптические стекла, как известно, расходятся в огромном количестве. Пусть же читатель представит себе, сколько биноклей, телескопов и подзорных труб было продано в связи с таким потрясающим событием. Ни одна владетельная особа, ни одна знаменитая певица или балерина не становились предметом такого пристального внимания и на них не было направлено столько биноклей, как на чудесный болид, который в своем бесстрастном великолепии продолжал нестись в беспредельном пространстве…»

Понятно, что претендовать на такое невероятное богатство, рушащееся с небес, может только та страна, на территорию которой упадет болид.

И тут появляется гениальный изобретатель Зефирен Ксирдаль.

О таких принято говорить: ну и тип! «От плеч, изогнутых, как свод погреба, свешивались длинные, чуть не в километр руки, с непомерно большими, волосатыми и очень проворными кистями, явно указывавшими на то, что владелец их только через крайне неопределенные промежутки времени дает им возможность соприкоснуться с мылом…»

Но Ксирдалю и не нужно мыло. Он целиком занят своими изобретениями.

Похоже, в романе Зефирен Ксирдаль появился исключительно волею Мишеля, готовившего роман отца к печати. По крайней мере, некоторые исследователи считают, что к поздним романам знаменитого писателя Мишель очень активно приложил свою руку. Сам стиль диалогов наводит на размышления.

«Искоса взглянув на лицо служанки Мите, производившее впечатление бомбы с горящим фитилем, которая вот-вот взорвется, мистер Дин Форсайт, стремясь укрыться от последствий такого взрыва, поспешно стал отступать к дверям. Раньше, однако, чем он успел взяться за дверную ручку, служанка преградила ему путь.

Глядя в упор на своего хозяина, она произнесла:

— Мне нужно с вами поговорить!

— Поговорить со мной, Мите? Мне сейчас некогда…

— Мне тоже некогда, — заявила Мите. — У меня посуда стоит немытая, так что и ваши подзорные трубы могут подождать, как ждут мои тарелки…

— А Омикрон? Слышите? Он, кажется, сейчас зовет меня…

— Ваш Ами-Крон… Тоже мне, важная птица!.. Этот Ами-Крон еще меня узнает, попомните мое слово!.. "Настанет еще твой час!" Так и передайте ему.

— Обязательно передам, Мите. Только мой болид…