Александр Перцев - Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии

Постепенно картина болезни прояснилась во всей полноте. Френкель поставил диагноз: бронхоэктатическая болезнь легких; осложнения в работе почек, вызванные предшествующим течением болезни и неправильным лечением; сердечная недостаточность, вызванная усиливающейся эмфиземой.

Для Карла Ясперса это означало, что с таким телом еще можно было вести полноценную жизнь и успешно работать несколько лет, конечно, при множестве ограничений, при строжайшей самодисциплине, строго соблюдая лечебные процедуры.

Исключались всякие физические нагрузки. Требовалось регулярное отхаркивание: в небольших количествах — ежечасно, в больших — от двух до трех раз ежедневно [63] К. Ясперс, будучи врачом, обстоятельно излагает собственную историю болезни в автобиографических произведениях — по всей видимости, считая ее важной для понимания своей жизни и своего учения. Поэтому мы тоже приводим данные о заболеваниях философа подробно. Объем выделений при регулярном отхаркивании составлял около 40 кубических сантиметров. . Если эти процедуры не выполнялись в полном объеме, возникала повышенная температура, появлялся озноб, начиналось кровохарканье, а заканчивалось все острым воспалением легких.

Будучи незаурядным врачом, Альберт Френкель понял, наконец, чего хочет от него юноша. Он без всякого сострадания, по- деловому поговорил с К. Ясперсом о его возможностях и перспективах. С этого момента отношения между врачом и пациентом переросли в прочную дружбу. Френкель всегда был для Ясперса воплощением образа идеального врача, о котором он говорил в своих медицинских и философских произведениях. Врача и пациента еще более сроднила общность судьбы. Так же, как и Ясперс, Френкель был изгнан нацистами со всех постов. Он умер в 1938 году в Гейдельберге, а Ясперс был приглашен проститься с умирающим. Философ мог рассчитывать на помощь и поддержку своего врача- друга на протяжении всей жизни.

Понятно, что учебу в университете пришлось отложить — как минимум, на семестр [64] В университетах Европы учебное время измеряется именно семестрами, а не курсами (учебными годами), как в России. . После курса лечения в Баденвайлере К. Ясперс отправился отдыхать в привычные места, на Нордерней и в Ольденбург. К зимнему семестру он отправился в университет Гейдельберга, чтобы изучать право. Это намерение было зафиксировано в его аттестате зрелости; право изучал отец; К. Ясперс обещал отцу, что пойдет по его стопам.

Но… Как это было и с Фридрихом Ницше, именно болезнь заставила Карла Ясперса отказаться от навязанного взрослыми выбора. Перед лицом смерти юноша решил, что не стоит тратить недолгую жизнь (так он думал тогда!) на изучение чего‑то неподлинного, выбранного из чувства долга или чувства благодарности отцу. Ему захотелось выбрать что‑то свое. Настоящее, предназначенное жизнью только для него. Жизненное призвание… То, к чему его властно призывает сама жизнь. В этом, правда, еще предстояло разобраться…

Поэтому студент, записавшийся на юридический факультет, стал, по его собственному признанию, «любителем истории искусств и философии» [65] Ibid. S. 49. . Первым делом он прослушал лекции знаменитого историка философии Куно Фишера об Артуре Шопенгауэре. Первое впечатление было восторженным: «Он говорил действительно великолепно» [66] Ibid. S. 50. . Однако в дальнейшем Фишер Ясперса разочаровал. Неделю спустя новоиспеченный студент записал: «Куно Фишер импонирует только в первый момент» [67] Ibid. S. 52. . Историк философии показался К. Ясперсу чересчур много мнящим о себе. Единственным преподавателем, лекции которого К. Ясперс выдержал на протяжении всего семестра, был Генри Тоде, который читал историю итальянской живописи Высокого Возрождения.

В общем, можно сказать, что в рамках той свободы, какую позволяло ему недужное тело, К. Ясперс занимался «прожиганием жизни». Он ходил не на те лекции, на которые ему было положено ходить. Он изобретал себе самые диковинные занятия. Он наслаждался, занимаясь лишним — вместо необходимого. Он научился играть в бильярд (что было сущим подвигом для человека, полностью отрешенного от физических нагрузок). Он по четыре раза в неделю ездил на спектакли театра в Мангейм и часто сидел в кафе. Он брал уроки французского и итальянского языка, а также уроки рисования. Несмотря на все свое «зазнайство», Куно Фишер все же приохотил юношу к чтению Шопенгауэра [68] Ibid. S. 53. . Кроме того, К. Ясперс развлекался, изучая стенографию, читая «Франкфуртер цайтунг» и участвуя в работе литературного объединения. Он признался, вспоминая это время: «Моя жизнь протекала, будучи полна удовольствий» [69] Ibid. S. 54. .

Эту вакханалию духа К. Ясперс завершил достойно, отправившись после окончания семестра в одиночку в поездку по Италии (Милан — Генуя — Пиза — Рим — Флоренция — Болонья — Венеция — Верона), чтобы посмотреть те произведения искусства, о которых говорил в своих лекциях Тоде.

Ясперс закончил запланированное им турне в Мюнхене, надеясь, что юристы там посильнее, чем в Гейдельберге. У них он собирался изучать право в летнем семестре 1902 года. Но баварские профессора — юристы не оправдали его надежд. Интерес в университете вызвали только Луйо Брентано и Теодор Липпс, «острый ум которого и благородный образ мышления» [70] Ibid. S. 55. привлекали студентов. Семестр, проведенный в Мюнхене, тоже стал, по признанию самого К. Ясперса, «семестром разбросанности и развлечений» [71] Ibid. S. 56. .

Об этом периоде К. Ясперс пишет в «Философской автобиографии» так:

«Что же касается внутренней истории моей жизни, то надо сказать хотя бы кратко о происходившем в юности. В 17 лет я читал Спинозу. Это был мой философ. Но я не собирался избирать философию в качестве предмета изучения в университете и делать ее в будущем своей профессией. Значительно большее предпочтение я отдавал юриспруденции и штудировал право, намереваясь позднее заняться адвокатской практикой. Однако, разочаровавшись в абстракциях от жизни общества, которая еще совсем была мне незнакома, я занялся поэзией, искусством, театром, графологией, все время разбрасываясь — к несчастью, но обретая, к счастью, разрозненные знания о величии человеческом, в первую очередь в искусстве. Я не был доволен ни собой, ни состоянием общества, ни фикцией общественного мнения. Основное ощущение было таково: что‑то неладно и в мире людей, и во мне самом. И все‑таки насколько великолепен был другой мир — природа, искусство, поэзия, наука! Все‑таки оставалось, всему предшествуя и все предваряя, основополагающее чувство доверия к жизни, внушенное любимыми родителями и сбереженное под их покровительством. Выбор жизненного пути я считал делом глубоко личным» [209–210].