Туре Гамсун - Спустя вечность

И все-таки — и тут нет ничего удивительного — сил у него становилось все меньше, хотя временами они как будто снова возвращались к нему. Из-за его слепоты письмо, которое я привожу ниже, оказалось одним из последних его писем ко мне.

Одна датская дама обратилась к нему из Парижа. Она представилась любительницей его книг и попросила разрешения перевести последнюю на французский язык.

«22.10.49.

Арилд мне все объяснил. Я думаю, что тебе не стоит договариваться с французской переводчицей, не имея французского издателя. Это я знаю по опыту.

Я совсем ослеп и могу читать только крупные заголовки в газетах.

Но все-таки я хожу, ползаю вниз по лестнице в дровяной сарай и в амбар, а потом вползаю наверх в свою комнату. У нас была непогода. Потом ненадолго выглянуло солнце, и я смог написать эти строчки. Но потом солнце снова зашло, и это застало меня врасплох!

Однако это не страшно, писать особенно нечего.

Да-да, Туре, ты борешься на свой лад. Всем нелегко жить в этом мире.

Благослови тебя Бог, дорогой Туре, я желаю тебе добра во всем.

Несмотря на то, что книга вышла и цель, которую он себе поставил, была достигнута, его письма были отмечены тоской и грустью. Одиночество глухого, а вскоре и слепого человека стало теперь содержанием его жизни. Он чувствовал, что всем мешает, что он в тягость молодым, у которых хватает своих забот, кто его хорошо понимал, так это малыши, которые охотно напрягали голосовые связки, чтобы кричать в дедово глухое ухо.

«Понедельник (почтовый штемпель 12.12.49).

Ты как-то обмолвился, что Лейф мог бы приехать к нам на Рождество. Кто с ним приедет, Лисбет? Но мне очень надо поговорить с тобой. Приезжай хотя бы только в этот раз, очень прошу тебя.

Конечно, я приехал, и Лейф, и Анне Мария. Мою младшую дочь Ингеборг он видел этим летом, но на Рождество она осталась с матерью. В Нёрхолме было мало кроватей.

Я взял с собой этюдник, чтобы написать его портрет. Он всегда охотно позировал мне и на этот раз тоже обещал попозировать. Я оборудовал себе мастерскую, он сидел очень терпеливо, но я все-таки не закончил портрет — мы его закончили позже. И я успел написать с него еще несколько портретов в эти последние годы его жизни.

Отец не был болен. Терпеливый доктор нашей семьи, д-р Смит из Гримстада, констатировал, что принимая во внимание возраст и два небольших инсульта, отец необыкновенно здоровый человек, с сильным сердцем и хорошими легкими. Мне отец сказал:

— Последнее, Туре, что во мне умрет, это мозг.

Но он был очень одинок. Раньше одиночество никогда его не пугало. Наоборот, он нуждался в нем в те дни, когда работал и его «захлестывали» чувства и поток творчества. Теперь часы сливались в единую бесконечность, и днем и вечером его постоянно окружала бело-серая темнота, она и звенящая тишина.

Начиная с того Рождества, я стал поддерживать более тесную связь с Нёрхолмом и его обитателями, приезжал так часто, как мог. Материальные трудности не кончились ни с выходом «На заросших тропинках», ни после того как часть прежних тиражей его книг была раскуплена. Напротив, долг давил его своей тяжестью. Но мы с Арилдом были, как принято считать — другой вопрос, верно ли это — еще в расцвете сил, и мы не сдавались, хотя порой и у нас опускались руки.

Мама тоже не сдавалась, трехлетнее пребывание в женской тюрьме Бредтвейт не сломило ее. Однажды она встретила старую подругу еще довоенных времен, которая спросила у нее, может, немного злорадно, а может, ей просто не хватило такта:

— Верно говорят, что жизнь идет то вверх, то вниз?

— Да, — ответила мама, — и вниз и вверх!

Прошедшие годы показали, что маме с ее обостренным чувством правоты и справедливости, понадобились и мужество и силы, чтобы пережить то, что случилось. Это чувство выражалось во многом, начиная от любовной заботы и страха до пессимизма и агрессивной горечи. К сожалению, та дама оказалась права: жизнь больше шла вниз, чем вверх.

В качестве своего рода параллельного рассказа к цитатам из писем мамы к Сесилии, использованными Торкилем Хансеном, мне кажется уместным привести частично или целиком ее письма ко мне и к другим членам семьи. У меня собраны ее письма, начиная с 1946 по 1969 год, год ее смерти. Само по себе это собрание писем так огромно, что прибавив к нему другие сохранившиеся письма, мы могли бы получить материал для исчерпывающей ее биографии. Большинства писем я здесь, конечно, касаться не буду.

Прошу читателей понять, как сильно меня все это волнует, и в автобиографической книге вроде этой я должен предоставить ей слово именно в то время, которое во многих отношениях стало межой для меня и моих близких.

«Тюрьма в Арендале, 21.1.46.

На этот раз открытка отправится к тебе, мыслями-то я с тобой каждый день. Мне кажется, Тюлле [59] Домашнее прозвище старшей внучки Анне Марии. очень похудела и вид у нее такой робкий, как она все это воспринимает? Ты тоже очень похудел, принимаешь ли ты рыбий жир? Эллинор звонила перед Рождеством, она сломала ногу, мне передал охранник. Не знаю, как она там? От папы ничего не слышно. Известно ли что-нибудь тебе? Как ты справляешься со всем? Напиши об этом! Будь добр, поблагодари Ию [60] Имеется в виду Сесилия, младшая сестра Туре, которая жила в Копенгагене. за привет, я недавно получила от них открытку. Кроме того, сердечно поблагодари Андреа Андерсен… Арилда я больше не вижу, он находится в другом здании, но у него все в порядке. Если увидишь тетю Сигрид и тетю Ингеборг, передай им привет.

«Тюрьма в Арендале, 16.2.46.

Спасибо за поздравление от вас всех ко дню матери! Теперь я сижу здесь „одна“, Арилд, как ты, наверное, знаешь, уже дома, слышал ли ты что-нибудь о нем? Что вообще нового? Я совершенно ничего не знаю, и даже когда будет слушаться мое дело. Говорил ли ты с папой до того, как он уехал? Нельзя ли поговорить с профессором Лангфельдтом об Эллинор? Ее болезнь приводит меня в отчаяние. Все время думаю о вас всех и надеюсь, что вы не теряете мужества. Вам хуже, чем мне, я здесь живу без горя и забот. Грустит ли Тюлле? Я ей вяжу джемпер из белой шерсти, которую мне прислали. Надеюсь связать и для Лейфа. Хотела связать еще один — тебе к 6 марта, но нет шерсти. Если я не поздравила тебя раньше, то поздравляю сейчас, всего тебе хорошего, дорогой, милый Туре. Не забудь передать привет от меня Сесилии и ее мужу. Я думаю обо всех…»

«Август 1946 (без даты).

…Как видишь, все-таки это правильно, что я пессимистка! Но даже я не ждала такого долгого срока — три года — и такого большого денежного штрафа. Ведь это означает, что придется продавать все, если папа получит такой же приговор, в чем я не сомневаюсь.