Туре Гамсун - Спустя вечность

Все, что мама сказала, было передано отцу. Знал ли об этом профессор и хотел ли он этого, никому неизвестно. Но понадобились годы, чтобы отец смог забыть это и простить маму.

Я регулярно получал от нее письма. Хотя иногда без письма проходило и несколько недель. Отчасти потому, что я с детьми ездил на каникулы в Нёрхолм, где я тогда написал несколько портретов и мамы и отца.

Как модель отец сильно изменился, отрастил бороду. В последние годы ему стало трудно бриться, он мучился, пытаясь правой трясущейся рукой сбрить упрямую щетину. Теперь он не мешал ей расти, и борода ему шла. Густая, белоснежная, она придавала его чертам что-то ветхозаветное и очень благородное. Эйнар Хаун сфотографировал эти портреты, и я послал несколько фотографий Улафу Гулбранссону. Он был в восторге и особенно хвалил его бороду. Но не думаю, что он нарисовал его таким. Насколько мне известно, он не рисовал отца после 1944, когда на восьмидесятипятилетие отца при своей политической наивности послал свой рисунок во «Фритт Фолк», где тот, разумеется, был помещен в большом формате на первой полосе. Я помню, что этот рисунок головы Кнута Гамсуна, изображенной в облаках над норвежским пейзажем, после войны стоил жене Улафа Дагни многих огорчений. Но таким уж был Улаф, он рисовал только то, что хотел.

Я приведу отрывок из первого письма, которое мама прислала мне после своего возвращения в Нёрхолм. Дальше я буду приводить отрывки, нечто вроде ключевых слов, картины, рисующие их совместную жизнь, а также мнения и высказывания о той борьбе, которую мама вела до последнего дня, за то, что считала правильным и справедливым.

«Ну вот, получилось так, что дедушка все-таки счел меня самым подходящим ему обществом. У Арилда совсем нет свободного времени, у Брит тоже свои заботы, но теперь я приехала и могу выслушивать его жалобы и стенания, бедный, он такой грустный, и ему так скучно, ведь он уже ничего не видит… По-моему, он сильно постарел и почти все время пребывает в состоянии тихой покорности, хотя иногда бывает нетерпелив и вспыльчив, и очень несправедлив к Арилду и Брит. Со мной он бесконечно нежен и ласков, и ни словом не упоминает события последних лет. Стал шаркать и заговариваться. Брит говорит, что иногда он по два раза спускается, чтобы поесть, забывает, что уже ел. Бедняга, топит он у себя так, что из-за жары бежит из комнаты и садится на маленький сундук (для того и поставленный) в коридоре у двери в комнату. Там он сидит и часто громко молится Богу. Все больше о том, чтобы поскорее умереть. Арилд считает, что это все из-за сильного разочарования, что его книге не дали стать бестселлером и что она не заставила норвежский народ задуматься, на что он очень надеялся. Он подавлен тем, что его титанические усилия дали такой ничтожный результат, и страшно сердитна Грига. Я получила несколько писем из Уфутена, люди пишут, что в их краях эту книгу купить невозможно, и просят меня достать для них экземпляры. Гамсун хочет, чтобы я написала письмо Андерсену (директору банка) и попросила его поговорить с Григом. Но я до сих пор этого не сделала…

У нас здесь большая помойка, и в доме и вокруг него. Не представляю себе, как мы с этим справимся. Всепришло в негодность, но хуже всего крыша, она протекает над всем домом, а у Арилда нет денег на ремонт…»

«Понедельник, ночь.

Уже поздно, я подбила ватой папину куртку, у него от ревматизма болит плечо, его нужно держать в тепле. Сейчас два часа ночи. Утром в шесть он встанет и разбудит меня. Я тебе потом напишу и расскажу о нем. Он совершенно счастлив, что я приехала, вообще-то ему уже очень давно меня не хватало, но он не мог заставить себя послать за мной».

«20.5.50.

Папа целиком и полностью предоставлен моим заботам, так проходит полдня. Он хочет слышать и знать все, что происходит в доме и на усадьбе. Арилд в отчаянии, говорит, что папа во все вмешивается. Я пробую немного сдержать его. Недавно папа сказал: „Моя дорога в вечность получилась слишком долгой, ты повела меня окольным путем“».

«18.12.50.

Сегодня ночью я не спала из-за спины. Но папе хуже, чем мне, никто не может помочь ему в том, что иногда неожиданно с ним случается, сейчас в соседней комнате слышны громкие жалобы, у него был понос, и он запачкал штаны. С жалобами и молитвами он все-таки переоделся и бросил грязную одежду под кровать до лучших времен.

Бедный папа, с каждым днем соображает все хуже и очень бледен, я боюсь самого страшного, это может случиться в любую минуту. Часто он сидит у меня, гладит перину и выглядит таким беспомощным, что у меня разрывается сердце».

«2.4.51.

У меня сегодня радость: я нашла папины письма ко мне, которые считала похищенными. Я нашла их в пакете в его Хижине, надписанные его рукой: „Письма Марии“. Сперва я решила, что это мои письма к нему. Но потом нашла и свои письма, я вижу, что он сохранил даже каждый ничтожный клочок. Для меня это очень важно, ведь я снова возьмусь за свою книгу. Это поддерживает память, восстанавливает атмосферу того времени, некоторые письма я включу в книгу, потому что они больше всего другого создают нужную мне картину… Эту книгу лучше издать уже после нашей смерти. А в теперешнем положении мне не до нее.

С папой действительно стало очень тяжело, как только он просыпается, он тут же громко зовет меня. Я все время живу с перехваченным горлом. Папе не стало хуже, но он очень неохотно встает. Все время говорит о смерти. Если я не прибегаю на его первый крик, он говорит мне с любовью: „Позволь мне умереть на твоем пороге!“ Это он теперь придумал или это из какой-нибудь его книги? Не помнишь?»

Мои родные в Нёрхолме постоянно испытывали материальные трудности. Но по маминым письмам я вижу, что отца старались в это не посвящать, чтобы без нужды его не тревожить. Ему и без того приходилось несладко, в минуты просветления он понимал всю глубину трагедии и чувствовал себя за это в ответе.

Тем временем мама в свободные минуты, которых у нее было немного, работала над своей книгой «Радуга». Я уже упоминал, что она писала мне о некоторых обстоятельствах, которые непременно должны были войти в ее книгу, чтобы была видна его главенствующая роль в их жизни. Она сердилась и обижалась, что люди считают ее в ответе за его поведение во время войны, но не очень знала, как ей к этому подойти:

«7.6.51.

Я хочу попытаться показать в своей книге, или хотя бы только намекнуть на то, что его мнение, его воля были решающими всегда и во всем в нашей жизни. Показать, как он в молодости тиранил меня и вел от одного рубежа к другому, потому что я во всех отношениях зависела от него, о чем он, конечно, постарался. Но это так трудно. Потому что умышленно он никогда не хотел мне зла, просто такой у него был характер, он не мог быть другим. И я вовсе не утверждаю, будто он намеренно держал меня под каблуком, держал в вечном страхе перед тем, что еще может прийти ему в голову, не давал ни минуты покоя, всю жизнь я жила с перехваченным горлом. Ведь то, что было правильным вчера, сегодня может выглядеть безумием. И кто-нибудь истолкует все так, будто это я довела его до гибели!