Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

В тот же день ушла с работы пораньше, привела комнатку в порядок и на следующее утро, в выходной, приехала за детьми и Маврушей на дачу. Окна заколотила досками, двери закрыла двойными замками. К вечеру мы были уже в городе.

В понедельник Лазарь ворвался в редакционную комнату:

― Почему ты уехала с дачи и не предупредила меня об этом?

― А почему я должна тебя предупреждать?

― Ну... я бы помог!

― Как видишь, обошлись и без твоей помощи!

― Я зайду к тебе вечером.

― Зачем? Отнимать воздух у моих детей? У меня слишком маленькая комната, чтобы принимать гостей, а всех непрошеных я буду удалять с помощью милиции, ведь в Москве она рядом, не то что в Кучине.

― Вы слышите, слышите, что она говорит? ― обратился он Эрнестине Владимировне. ― Я буду отнимать воздух у ее детей!

― Но если вас не приглашают, зачем же приходить?

― Но мы хотели пожениться! ― воскликнул он.

― Вероятно, теперь это невозможно, ― возразила Мендж. ― Советую, оставьте ее в покое...

― Но я люблю ее!

― Что же делать? Она-το, видно, уже не любит вас.

Они разговаривали так, будто меня здесь не было. И я молчала, благодарная Эрнестине Владимировне за поддержку.

Однако он не успокаивался. Демонстративно садился рядом со мной на собраниях, нашептывал про неувядающую любовь и временами добивался своего ― я начинала его жалеть. И тогда мне казалось, что я совсем запуталась и не понимаю, что нужно мне самой и чего хочу от него...

В конце 1940 года я приехала в Ленинград, где встречалась с одним автором. Радовалась, что быстро сделала работу, и уже торопилась в Москву: няня к городской жизни еще не привыкла, и я боялась за детей. Вдруг однажды вечером в номер вваливается Лазарь:

― Приюти! Номеров нет, ночуй хоть на улице. Уверяю, если ты не захочешь, я даже не подойду к тебе.

― Но администрация не разрешит, ― попробовала я отбиться.

― Я все согласовал, сказал, что ты моя жена, и они не возражают.

Поверила, разрешила остаться. Вечер провели очень мило. К этому времени уже состоялся его развод с Норой. Поболтали, сходили в ресторан, потанцевали. Вернулись в номер; Лазарь, не раздеваясь, улегся на диване, закутался в покрывало с моей кровати и вскоре заснул. Я долго была настороже, бдительно ворочалась, но все же сон одолел. Проснулась в объятьях, отбивалась, но бесполезно. Потом Лазарь стоял около постели на коленях, умолял простить, что не сдержал слова, и даже пустил слезу:

― Ты же знаешь, чувства к тебе выжигают меня, не дают покоя много лет! ― И вдруг, перейдя на шепот: ― Ты родишь мне сына?

Под действием этих слов, а может быть, от одиночества и ощущения своей женской неприкаянности, я как-то вновь смягчилась, простила, решила, что «привередничаю» и, возможно, такого чувства больше не встречу.

В день отъезда слонялась по номеру «Астории», не зная, чем себя занять до отхода «Стрелы». Взгляд упал на телефонную книгу. Зачем-то стала искать в ней знакомых по тридцатым годам и наткнулась на фамилию «Черников» ― он жил по тому же адресу. Не утерпела, позвонила.

― Наконец-то! ― услышала я знакомый рокот.

― Вы ждали моего звонка?

― После того, что вам пришлось пережить, ― ждал.

― Выходит, вы знали? И не разыскали меня?

― Боялся оттолкнуть вас поспешностью.

― Напрасно, ― не удержалась я от упрека. ― А как живете вы? Надеюсь, покончили с одиночеством?

Он громко вздохнул:

― Нет, конечно, ведь я жду вас ....

Эта непонятная верность трогала и даже волновала.

― Странный вы человек, ― сказала я, вдруг ощутив острое сожаление оттого, что он не появился тогда, в тяжелую полосу моей жизни... ― Неужели вы думаете, что я тоже еще одинока?

― Это не важно. Разрешите, я приеду к поезду?

― Не стоит, меня провожает много народа.

― Да, тогда эта встреча ничего не даст, ― с грустью сказал он, ― но прошу, не забывайте, что у вас есть друг, который всегда помнит о вас. И если случится минута, что вы будете нуждаться во мне, прошу вас, напишите!

― Хорошо, ― легко согласилась я, ― если буду нуждаться, напишу! [60] Черниковский бас я услышала во второй день войны ― он позвонил на мой служебный номер и торопливо сказал: ― Я должен вас увидеть сегодня же! ― Ну что же, приезжайте сюда. ― Не могу. Через час назначен прием в ЦК. Умоляю, дайте ваш домашний телефон и разрешите позвонить, как бы поздно ни было! Приехала домой часов в десять, спросила соседку, телефоном которой пользовалась, не звонил ли кто. Нет, не звонил ― ни до, ни после. В Ленинград я попала в 1946, уже после войны ― в списках абонентов города инженер Черников не значился.

Наши отношения с Лазарем восстановились, я как будто смирилась с мыслью, что стану его женой, но наедине мы не виделись, просто было негде.

В январе сорок первого года состоялся пленум ВЦСПС. Лазарь ни на минуту не отходил от меня. Попросил разрешения пообедать со мной дома, я не отказала и позвонила Мавруше, предупредила, что придем вдвоем. В перерыв из зала вышли вместе. Лазарь галантно принял мое пальто из рук гардеробщика и вдруг, бросив его на перегородку, метнулся в сторону. Я обернулась и увидела, что он «обслуживает» жену председателя одного из ЦК профсоюзов. Оделась сама. Когда он подошел ко мне, сказала:

― Жена высокопоставленной особы, конечно, важнее любимой.

― Конечно, ― серьезно сказал он, ― неужели ты этого не понимаешь?

От растерянности не нашлась, что сказать, а только почувствовала, как лицо заливает краска. Вышли из Дома Союзов и уже стали сворачивать за угол, как вдруг Лазаря окликнули из стоявшей неподалеку машины. Он тотчас кинулся на зов и, опершись рукой о черную крышу, угодливо повиливая задом, стал что-то говорить в приоткрытое окно. Неожиданно дверца распахнулась и тут же громко захлопнулась ― на тротуаре никого не было. Машина сорвалась с места.

Так меня еще никто не оскорблял! Как пригвожденная к асфальту, я смотрела вслед давно уехавшей машине и клялась жизнью детей ― никогда, никогда больше не иметь дела с этим человеком!

На вечернем заседании Лазарь подлетел с объяснениями. Я не стала слушать, перебила:

― Запомни ― мы незнакомы. И никогда, и ни по какому поводу не смей походить ко мне. Запрещаю даже имя мое произносить!

И повернулась спиной.

Утром в нашей редакционной комнате Лазарь как ни в чем не бывало весело беседовал с Мендж. Я поздоровалась с ней и, поглядев на него, как на пустое место, прошла к своему столу. Он тут же ушел. Эрнестина Владимировна стала укорять меня в чрезмерной требовательности. Оказалось, «я обиделась из-за пустяка», и Лазарь просил ее «помирить нас».

― Видеть не могу, ― закричала я, ― как он пресмыкается перед всеми, кто занимает место повыше. Да я с ума сойду, видя такие черты в своем муже!