Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

Врач из МИДа, к поликлинике которого я была в то время прикреплена, встретился у моей постели с нашим другом, профессором Александром Марковичем Гельфандом, специалистом-нефрологом [77] Мы познакомились с ним в Свердловске через нашего корректора Юлю, красивую замужнюю женщину, в которую А.М. был сильно влюблен. Иногда собирались теплой компанией на Шарташе или у него в комнате. Когда заболела Соня Сухотина, он устроил ее в больницу, где был «главным светилом». Летом сорок второго ему срочно понадобилось выехать в Москву. Я обратилась с просьбой к Александру Михайловичу Урусову, и тот быстро выдал ему пропуск. Узнав о моем возвращении из эвакуации, Александр Маркович стал навещать меня, познакомился с Иваном Васильевичем, и они сдружились. . Они в один голос утверждали, что надо лежать, и не меньше трех месяцев, причем первый месяц ― в грелках и под теплым одеялом! Большие дозы глюкозы, бессолевая диета, овощи ― вот и весь арсенал лечения. Они ушли, а я... Ну, как лежать? Ведь белье-то еще перед праздником замочила, соседка уже ворчит.

― Я выстираю сам, ― сказал Ваня и отправился в ванную.

Я поднялась с постели и, еле передвигая отекшие ноги, пошла за ним.

― Я буду только руководить и контролировать, ― твердо заявила я.

Ваня подчинился. Выжав белье, он сложил его в бак, залил заранее подготовленным горячим раствором мыльной воды и отнес на кухню ― кипятить. (Этот прием я взяла потом на вооружение. Обычно я стругала мыло прямо в бак ― стиральных порошков тогда не было, ― отчего на белье порой оставались следы).

Попутно вспоминаю еще одно Ванино рацпредложение, связанное со стиркой. Я очень быстро усвоила, что он очень не любит несвежие рубашки, ношенные даже день-два. А в запасе их почти не было. Так вот, желая сберечь драгоценное для нас время общения, он настоял, чтобы мы стирали рубашки вместе, и не в ванной, а в комнате. Сидя на диване, перед которым на стуле стоял таз с теплой водой, а на полу чайник с горячей, я терла мылом воротнички, а Ваня в это время что-то рассказывал или читал. Когда я останавливалась, отдыхая, он передавал книжку мне, а сам продолжал стирку. Однажды мы чуть не опрокинули таз, читая «Трое в лодке, не считая собаки» Джером Джерома, ― так хохотали.

Лежать в постели мне осточертело. Уже 6 мая анализы показали улучшение, а болей я вообще не испытывала. Вопреки указаниям врачей и воспользовавшись тем, что Ваня ушел в ОГИЗ, я 8-го мая встала с постели, погладила давно высохшее белье и убрала комнату.

К концу второй декады анализы показали полное благополучие. С трудом, но все-таки я уговорила врача поликлиники закрыть бюллетень с 22 мая, чтобы в воскресенье 21-го поехать с сотрудниками в Косино, где нашей организации, по моим хлопотам, выделили участки для посадки картошки. Ваня был против моей ранней выписки и совсем огорчился, узнав о моем намерении. Он умолял меня не ездить, говорил, что всю необходимую работу сделает сам, но я сказала, что мое присутствие необходимо для контроля ― правильно ли разбили на участки выделенное нам поле. Вдруг на этой почве возникнут конфликты, в которых потом, если не поеду, придется разбираться заглазно. И он вынужден был согласиться с моими доводами, взяв с меня слово, что буду только «наблюдателем».

Ранним утром всей семьей, включая Лену и Сережу, появились мы во дворе Информбюро. Меня бурно поздравляли с выздоровлением. Машинами нас доставили на большое, ярко освещенное поле, размеченное колышками с фамилиями сотрудников. Никаких трений, к счастью, не возникло. Все сразу взялись за лопаты.

«Своим работничкам» я помогала советами, а потом, не выдержав и забыв о болезни, и сама взялась копать. Но Ваня так посмотрел на меня, что я сразу отступилась.

На следующий день вышла на работу, в чем долго не решалась признаться А.М. Гельфанду, и продолжала делать анализы: боялась возврата болезни. Но все обошлось [78] Через два месяца я созналась Александру Марковичу, что уже через двадцать дней стала работать, выезжала за город. Он просто ахнул от возмущения, а я, показав ему последние анализы, уговаривала его отказаться от прежней «методики» и воспользоваться моим опытом, чтобы не плодить «симулянтов». Он согласился «попробовать»... .

Связь с Маврушей я установила еще в Свердловске, но после оккупации деревни, куда она уехала после эвакуации детей, связь, конечно, прервалась. Вскоре после прорыва Курско-Орловской дуги я получила от нее письмо. Она слезно умоляла позволить ей вернуться обратно: «Мне не надо зарплаты, разрешите только жить у вас, как матери с дочерью, с надеждой, что и на старости вы не выгоните меня». Я начала хлопоты, но получила отказ в пропуске для женщины, побывавшей в оккупации. Мавруша продолжала молить о помощи. И я вспомнила, что когда-то, оформляя для нее прописку, записала ее, как «приемную мать». Получила в домоуправлении справку, организовала ходатайство от Совинформбюро, и пропуск, наконец, был выдан. И вот она появилась. Прошла шестьсот километров фактически пешком ― лишь иногда устраивалась в пригородные поезда. Документов на руках никаких! Говорит, паспорт потеряла, а потому и в город не пошла за вызовом. Уже через много лет Мавруша случайно проговорилась, что в самом начале оккупации ее паспорт отобрал полицай. Все мы были заражены «сверхбдительностью». И конечно, если бы она призналась мне в этом тогда, и речи не было бы о моих бесконечных хлопотах за беспаспортную женщину, пришедшую из оккупированной зоны. Но мы ей поверили, и я начала хлопотать о выдаче ей паспорта. Выдали временный ― на три месяца, и потом каждый раз приходилось вымаливать продление и вновь стоять в очереди на прописку.

В начале 1945-го пробегаю по Петровке. Вдруг около меня тормозит машина. Из нее выходит генерал.

― Товарищ Урусов? ― удивленно закричала я.

― Он самый! Рад, очень рад, что встретил вас! ― Урусов пожал мне руку. ― Торопитесь? Садитесь в машину, подвезу куда надо.

― Да нет, пришла сюда в паспортный отдел.

И я рассказала ему злополучную историю с паспортом и пропиской моей «приемной матери».

― Ну, это дело поправимое, давайте-ка сюда ваши документы!

Я достала из сумочки конверт с бумагами. Урусов быстро просмотрел их и на листке из блокнота написал начальнику паспортного стола: «Прошу гражданку Ковалеву прописать и выдать постоянный паспорт». После чего договорились повидаться более обстоятельно ― он жил в гостинице «Москва». Оставшись одна, прочитала подпись под его «просьбой» и ахнула: оказалось, он теперь был начальником Московской областной милиции. В тот же день мне заменили временный паспорт Мавры Петровны на постоянный, а ее, как мою «приемную мать», записали «иждивенкой»