Юджин Ли-Гамильтон - Воображенные сонеты (сборник)

Но с возрастом она
Уединяться стала, брови хмуря;
Слезами очи полнились сокольи;
Мятежности полна,
Повиновалась девичьей натуре,
Упрямо проявляла своеволье —
Созрела, но согласия на брак
С Филиппом не давала мне никак.

Воды, глоток воды!
В мозгу моем от давки мыслей тесно,
И путается речь; о, скоро, знаю,
Окончатся труды,
Но я достоин милости небесной,
Мне в том порукой маета земная.
О чем бишь я? Опять теряю нить
И все-таки хочу договорить.

Мой разум воспален,
Но помню: посещал мой дом тогдашний
Бастард, прозваньем Ганнибал Петрони,
И мне казалось — он
Завел с моей племянницею шашни.
Неглупый и талантливый тихоня,
Он был противен мне, и — видит Бог! —
Я с ненавистью справиться не мог.

Ах, как же он играл
На мандолине! Сильные запястья
И гибкость пальцев! Он с таким уменьем
Любые ноты брал!
Никак не мог я слушать без участья,
Как из-под плектра с мукой и томленьем
Струится песня под рукой его!
И всех пленяло это волшебство.

О, пенье парных струн!
О, мандолины колдовские чары,
Несущей звуки Божьего глагола!
Хоть я давно не юн,
Но не сравнимы с нею ни гитара,
Ни арфа легендарного Эола —
Они ничем не радуют меня,
То брякая, то комаром звеня.

Он часто приходил
Под окнами играть в ночи июня,
Когда всё спит, и звуки серенады
Взлетали до перил,
Искусно сердце девичье гарпуня;
А я, кидая яростные взгляды,
Шагал, не смея отойти ко сну,
И проклинал и песню, и луну.

Вновь в памяти провал,
Погибель подступила слишком близко…
Еще питья! Ко мне, воспоминанья!
Однажды я узнал,
Что парочка вступила в переписку,
Потом сумел перехватить посланья.
Всё шло с благими планами вразрез.
Я пожелал, чтоб юноша исчез.

Не стоя за ценой,
Легко сыскать у нас кинжал булатный,
А Тибр потом охотно примет тело.
От склонности дурной
Я остерег безумца двоекратно —
Впустую, ибо дерзость в нем кипела.
Что ж, отдал я приказ наемным псам.
Он в участи своей повинен сам.

Племянница взвилась
Тигрицею, узнав об этой смерти!
Она в припадке билась, извергая
Проклятия и грязь
На голову мою! Отец, поверьте,
Не ней печать лежала колдовская.
Пришлось закрыть бедняжку на замок,
Ведь я огласки допустить не мог.

Уродлив мой рассказ,
И то, что мною сделано, ужасно,
Но я прошу — дослушайте без гнева.
Подалее от глаз
Я Клаудию спрятал — но напрасно
Старался. Несговорчивая дева
Скончалась за стеной монастыря,
Плоть голодовкой долгой уморя.

А ворог мой воскрес
И мне упорно расставляет сети.
Приходит он, как только тьма ночная
Укроет свод небес;
И под окном, в неверном лунном свете
Играет, о себе напоминая.
Ты, призрак подлый, жизнь мою берешь
Пусть медленнее, но верней, чем нож.

Вот снова, словно взрыв,
Мучительный аккорд, который сразу
Замолкнет, только я вскочу с постели;
Потом иной мотив —
Томительней тоски, тлетворней сглаза,
Прогонит сон, хоть слышен еле-еле.
И так всю ночь щекоткою в мозгу…
Я силюсь сладить с ним — и не могу.

Расставил я людей,
Чтоб музыканта выследить, повсюду,
Немалую пообещал награду.
Но все-таки злодей,
По-дьявольски хитер, потомок блуда,
Никак не попадается в засаду.
Глумится он, вокруг меня кружа —
Ничто ему замки и сторожа.

О, где ты, верный путь?
Как избежать позорного скандала?
Душа ожесточением палима.
Еще, еще чуть-чуть —
Ославят все безумство кардинала
И скажут: «Это просто одержимый».
А он мне в уши посылает звук,
Не слышный больше никому вокруг!

Однажды, под луной,
Увидел я, как он к резной оградке
Пристроился посередине сада;
Я, слабый и больной,
Спустился вниз, дрожа, как в лихорадке,
Чтоб задушить убийцу без пощады,
И в глотку я вонзил ему персты —
Но были то плодовые кусты.

Я много говорю;
О, если бы сегодня мне усталость
Дала уснуть и после ночи звездной
Приветствовать зарю,
Я променял бы все на эту малость!
Но поздно, поздно, поздно, слишком поздно…
Мой пульс утихомирился; чело
Тенетами конца обволокло.

О сон, любезный сон!
Я смертник, что отпущен с эшафота
И усыплен настойкой чемерицы.
Лежу, заворожен —
Пришла ко мне желанная дремота,
Я умоляю — пусть она продлится.
Не нужно пробуждения. Умру,
Судьбой доволен, нынче ввечеру.

Эй! Слушайте же! Эй!
Он здесь! Его игра! Его дыханье!
Но я еще и в силах, и в рассудке!
А ну-ка, поскорей
Подайте кардиналу одеянье —
Год ада для него ужмется в сутки!
Встать помогите, дружно подхватив!
Я болен, слаб, но я покуда жив.

Подайте алый плащ
И алые чулки — о нет, не надо
Мне их руна, окрашенного кровью.
Как этот цвет мертвящ!
Всё таинство священного обряда
Людское может погубить злословье.
Карафа мертв, и ждет меня конклав.
Несите же одежды, не сплошав.

Вы держите меня?
В чем дело, челядь? Говорите прямо,
И я, как стану папой, вас не трону.
А, прочих приструня,
Очищу Рима выгребную яму,
Тройную возложу на лоб корону.
Что там бормочет пойманный шпион?
Любой противник мой приговорен.

Где мой понтификат?
Потерян! Я с восторгом потаенным
В ладони не приму ключей от рая.
В моей облатке яд!
Не проглочу! Умру не причащенным!
Явился призрак, на меня взирая!
Где Клаудия? Люди! Западня!
Враги пришли, чтоб задушить меня!

Сиена под охраной древних стен
С твердынями краснокирпичных башен
Глядит на мир, который ей явлен:
Там нет ручьев, но катится волна
Увалов сонных и ленивых пашен;
Воловьей белизной пейзаж окрашен,
И редкая взбирается сосна
Туда, где спит, не зная перемен,
Сиена под охраной древних стен.