Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Мария Янс

Понятия не имею, сколько раз мы там прятались. И вообще не помню чувства угрозы. Кристина Янс — врач, живущая ныне в Канаде, с которой мы нашли друг друга спустя много лет, напомнила мне, как ее мама после каждого посещения «дяди» часами отдраивала пол в кухне рядом с погребом. В привозимых мешках были патроны. Самую большую опасность представляла серебряная пыль, она поднималась из мешков и оседала в щелях деревянного пола. Очень трудно было избавиться от нее.

Кристина напомнила мне еще один потрясающий эпизод. Ее мама была женщиной очень эффектной, но одинокой. Ей не раз приходилось, преодолевая будничные неприятности, еще и отражать настойчивые атаки наглых ухажеров. Как-то вечером, уже после закрытия лавчонки, в дверь позвонили два немецких офицера, они доверительно сообщили, что пришли немного поразвлечься в обществе красивой дамы. Если бы не наше в доме присутствие, она просто захлопнула бы у них перед носом дверь. Но испугалась скандала и давай им объяснять, что поздно, ей рано вставать, дети уже спят. И действительно, мы с Кристиной улеглись в одну постель — так было и приятнее, и теплее. Услыхав, что происходит, моя мать тотчас же бросилась в подвал. Но я уже не успела. Немцы сломили сопротивление хозяйки и вошли на кухню. В страхе, что зайдут в спальню, деловая Кристина засунула меня под матрас на своей кровати и легла на меня, делая вид, что спит.

Бедная пани Мушка, не зная, удалось нам спрятаться или нет, шла на все, чтобы умилостивить немцев, коль скоро они уже вломились в дом. Достала бутылку самогона, сделала яичницу на сале из запасов, предназначенных на продажу. Ели, пили, жаловались на тяжелую жизнь. Она прекрасно говорила по-немецки, и вечеру на голове моей матери не было конца. Я задыхалась под матрасом. А как рассказывала потом Кристина, она все это время не переставая молилась, чтоб не влететь в кухню и не наброситься на яичницу, запах которой сводил ее с ума. С едой были перебои, по карточкам полагалось одно яйцо в месяц, сало стоило целое состояние, и ее мать с незапамятных времен не устраивала такого райского пиршества.

Больше всего меня поражала дисциплинированность маленьких Янсов. Юзек был еще слишком мал, чтобы что-то понимать, но Кристина уже ходила в школу, Ася в детский садик, у обеих были друзья, все вместе они играли во дворе. Ни одна из них звука не проронила о том, что в доме кто-то есть. Обе вели себя совершенно естественно, как самые обыкновенные дети, словно и не скрывали все это время смертельно опасной тайны. В секрет их посвятили с довольно удивительным предостережением: «Вы же не хотите, чтобы всех нас убили немцы». Какое требовалось психическое усилие, чтобы воспринять такое предостережение и не возненавидеть тех, из-за чьего присутствия в доме могли возникнуть ужасные последствия. Ни разу ни одного доказательства хотя бы малейшего сожаления, ни следа печали или претензии. И когда недавно мы втроем встретились, все три почувствовали, как сильно соединили нас те годы.

19 апреля 1943 года, на рассвете Чистого Четверга, в гетто вошли эсэсовцы в окружении танков и двух бронетранспортеров. Ни у кого не было никаких сомнений: начался последний этап — уничтожение гетто и остававшихся в нем жителей. Яростное сопротивление Еврейского боевого отряда вылилось в восстание. Немцы направили на борьбу с ним целые штурмовые части, Вермахт, вели беспрерывный огонь, подключили зенитные орудия.

25 апреля Людвик Ландау писал в своей хронике: Если вчера вечером луна немного побледнела, то сегодня в течение дня снова стали подниматься над гетто клубы густого дыма, и, видимо, в эту минуту все гетто пылает. Сильный ли ветер, начавшийся сегодняшней ночью, тому причиной, или кто-то из противоборствующих сторон поджег дома, — сразу не разобрать. Достаточно того, что пожар приобрел фантастические размеры, и последние, приговоренные немцами к уничтожению жители гетто гибнут там, наверное, в пламени и дыме.

Этот страшный Сочельник моя мать и бабка проводили, как вытекает из записей, в Творках. Жили там с марта по июнь 1943 года. На территории больницы для умалишенных? В самом городке? Не знаю. Могу только предположить, что в Миланувке и в Прушкове стало очень опасно. Сестры снова взяли меня к себе. Девочки из моего класса готовились к Первому Причастию. Вместе с нами и еврейские девочки — разумеется, по разрешению своих родителей, если они еще были живы, или их опекунов, если те у них имелись. Моя нерелигиозная родня одобряла католическое воспитание, которое мне давали в монастыре. Впрочем, я была крещена еще до войны.

И однако сестры ни одну из доверенных им девочек не склоняли веру изменить. Доктор Зофья Шиманьская-Розенблюм, которая в сентябре 1942-го спасла свою маленькую сестричку из гетто и привезла на Казимежовскую, пишет в своих воспоминаниях: С большой деликатностью сестра Ванда спросила меня, согласна ли я на крещение Яси и ее Святое Причастие, заверив, что это горячее желание ребенка и было бы полезно с точки зрения ее безопасности. «Но если у вас есть хоть какие-то сомнения, можете быть уверены, отношение мое к Ясе от этого не изменится — я спасаю человека».

Маму Яси уже до этого отправили из гетто, скорее всего, в Треблинку, отец боролся в гетто до последнего и, видимо, погиб там. Я понятия не имела о переживаниях моей подружки. Она мне о них не рассказывала. Если и плакала, то когда никто не видел. Мы обе с большой старательностью готовились к нашему причастию. Записывали на бумажках свои грехи, чтобы их, не дай Бог, не позабыть во время исповеди. Умирали от страха, что гостия [80] Гостия — евхаристический хлеб. застрянет в горле и придется проталкивать ее пальцем, а значит, допустить святотатство. Проводили время в молитве в часовне и чуть что подбегали к какой-нибудь из сестер с радостным сообщением, что испытали «призвание». Две веселые живые девочки наслаждаются жизнью, как будто ничего вокруг не происходит.

Недавно в Нью-Йорке мы виделись с Ясей. Встреча после стольких лет была очень волнующей. Но я не осмелилась задавать ей чересчур откровенные вопросы о том, что она тогда переживала и о чем думала. До сих пор она не может или не хочет говорить о том времени.

3 июня 1943 года наступил день Первого Причастия. Сохранились снимки этого торжества. На одном из них — семь девочек в белых церковных платьях. Классическая фотография на память, сделанная профессиональным фотографом. Пять девочек на этом снимке — еврейки. Поражает мужество и вместе с тем отзывчивость монахинь. Героически спрятать этих детей они посчитали своим христианским долгом. Смерть, которая грозила за это, они рассматривали как плату за принятое решение. Но откуда они черпали материнскую чуткость, которая подсказывала им, что посреди всего этого ужаса нам надо дать хоть немного радости? Не только духовной, но и самой обыкновенной, житейской, столь необходимой маленьким девочкам. Что мы должны красиво выглядеть в наших белых платьицах, сшитых специально на нас и отделанных вышивкой. А на голове у нас должны быть белые веночки, волосы закручены в локоны. И надо сделать снимок на память о таком святом для нас дне. Когда я смотрю на эту фотографию, а у меня их в доме несколько, она меня всегда трогает своей праздничностью и торжественностью, казалось бы абсурдной в те страшные годы. А может, в снимках таился какой-то особый смысл? Может, они должны были нас спасти от предполагаемой опасности? Убедить тех, кто придет за нами, что как страстные католички мы не заслуживаем смерти? Если таким был замысел предусмотрительных сестричек, то с еще большим чувством я смотрю на наши взволнованные лица. Все мы выжили. Слава Богу!