Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Первое Причастие во время войны в Конгрегации Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. Крайняя справа — Иоася Ольчак

В июне 1943 года, в День Святого Духа, который у нас еще называют «зеленым праздником», я ехала вместе с Ирэной Грабовской навещать мать и бабушку. В пригородном поезде к нам прицепился какой-то мужик. Балагурил. Пытался втянуть в разговор. Ирэна, которой было не привыкать к мужским шуточкам, сумела отделаться от назойливого приставания и довольно резко его оборвала. А я поддалась на его заискивания: «Иоася, — говорил он мне. — Почему ты не хочешь со мной разговаривать? Ведь я прекрасно знаю твою мамочку. И бабушку. Бабушку зовут Янина Морткович, верно? У нее был книжный магазин на Мазовецкой, верно? Она и теперь живет вместе с твоей мамой. А ты сейчас едешь к ним, верно?» Ему удалось подобрать ко мне ключик и вытянуть из меня утвердительный ответ пусть только в виде улыбки или кивка головы. Откуда он взялся? Узнал, что я нахожусь в монастыре? Выследил Ирэну и, сопровождая ее, сел с нами в тот же поезд? Когда мы выходили, он помахал нам рукой и исчез. А мы двинулись в свою сторону. Едва я успела крикнуть с порога: «Это мы!» — и броситься матери на шею, как он уже стоял в дверях. Шел за нами окольными путями. Мы привели его прямо к цели.

Куда меня отправили во время переговоров с ним? Наверное, велели побыть во дворе. Что я испытывала, осознав, что по собственной глупости привела его к нам на нашу погибель? До чего они договорились во время этого разговора? Какая сумма? Какие сроки? Я не хотела возвращаться в Варшаву с Ирэной. Хотела остаться с бабушкой и мамой. Ждать вместе с ними денег, которые обязалась раздобыть Ирэна. Но меня отговорили, убедив, что я должна внять благоразумию. А поскольку меня мучила совесть, я согласилась. При этом они должны были мне пообещать только одно. После моего отъезда они не примут яда. Почему-то больше всего на свете я боялась именно этого. И послушно вернулась в монастырь. К занятиям по грамматике и французскому. К игре в лапту. Сегодня мне не понять, как нам удавалось жить вот так в двойном измерении, в двух реальностях сразу, играя две роли одновременно.

Все закончилось не самым худшим образом. Шантажист терпеливо дождался денег, не донес в гестапо, маме с бабушкой не надо было нарушать данного мне обещания. Но наша следующая встреча состоялась только через два года.

Подваршавские окрестности уже не гарантировали безопасности. И тогда друзья нашли для бабушки и матери новое укрытие. С июля 1943 года они стали жить в профессорском здании Варшавской политехники на Кошиковой улице 75, в комнатке на задах здания. Вход был замаскирован тяжелыми полками с книгами. Посвященный сторож приносил обеим еду, и это был единственный контакт с внешним миром. Они не выходили отсюда четырнадцать месяцев.

Нельзя подходить к окну. Разговаривать только шепотом и двигаться бесшумно. Как проводили они время? Чтобы не забыть языки, один день говорили по-французски, другой — по-немецки, третий — по-русски, четвертый — по-английски. Вспоминали стихи, прочитанные книги, виденные когда-то картины, совместные поездки. Мысленно возвращались к прошлому. Строили планы на будущее. Мама писала роман «Светотень» — историю одного пленэра в Казимеже на Висле. Бабка переводила очередной том Лофтинга: «Возвращение с Луны доктора Дулитла». Не возненавидели друг друга. Не сошли с ума. Не покончили с собой. И даже хватило сил пережить то, что ждало их впереди.

Несмотря на их внутреннюю дисциплину, теплившаяся в их душе надежда начала потихоньку таять. Бабушке было тогда шестьдесят восемь, матери — сорок один Седьмое по счету укрытие. Вот уже четыре года их гнала смерть. Гитлеровцы все с большей ожесточенностью преследовали оставшихся в живых евреев. Столько погибло! А им удавалось спасаться. Почему?

В одно они верили неукоснительно: девочка должна выжить. А потому извечная свойственная им предусмотрительность заставила упорядочить земные дела и оформить меня единственной наследницей фирмы и ее традиций. Пожелтевший листок канцелярской бумаги с двух сторон исписан круглым, мягким почерком матери, и это, пожалуй, самое пронзительное из того, что сохранилось для меня на память в семейных бумагах.

Все имущество — мое и моей матери Янины М. — в акциях и недвижимости оставляю дочери Иоанне. <���…> Горячо прошу моих сотрудников и друзей, чтобы из полагающейся нам части акций предприятия моя дочь могла получать средства на содержание и образование и чтобы они не отказывались следить за ее имуществом и заботиться о нем со всем их — мне хорошо известным — желанием. Прошу и возлагаю на них полномочие вести наблюдение за непосредственными тратами принадлежащих моей дочери поступлений, касается ли это текущих расходов, связанных с ее содержанием и обучением, или того, что необходимо для обеспечения ее будущего. Возлагаю также на них полномочие вместе с кем-нибудь из членов моей семьи: Эдвардой М., Каролиной Б. или д-ром Густавом Б. — контролировать и заключать от моего имени договора в тех делах, которые касаются моей дочери как в ее отношениях с отцом Тадеушем О., так и в выборе ее образования.

Часть принадлежащих мне и моей матери акций и связанное с ними право голоса по вопросам всей сферы предприятия передаю для представления, пока моя дочь не вырастет, моей тете Эдварде М. вместе с правом ей работать в фирме и получать пожизненную пенсию. В том случае, если вышеозначенная особа не вернется в страну, передаю представлять нашу часть в Управлении предприятием д-ру Каролине Б. Все имущество мое и моей матери в недвижимости, мебели, картинах и других предметах прошу перевести в деньги на счет дочери. Некоторые особо памятные вещи по возможности сохранить для нее на будущее. Одежду частично переделать и использовать для нее, частично продать в ее пользу или раздать родственникам и друзьям. Заняться этим прошу моего друга Ирэну Г., а также Каролину и Стефанию Б. или Эдварду М., если та вернется в страну.

Конфискованные типографские станки, которые, по заверению пана Генрика Н., являются моей и моей матери собственностью, после их возврата (особо прошу заняться этим) реализовать в пользу Иоанны. Рукописи мои: 1. «Песнь об осадной Варшаве» (72 стихотворения); 2. «Светотени» (роман), сценическая переработка трех сказок для детей («Золушка», «Красная шапочка», «Кот в сапогах»), а также моей матери: 1. «Терезка»; 2. Два тома переводов доктора Дулитла Лофтинга оставляю фирме для издания. <���…> В соответствии с послевоенными условиями и по договоренности с компетентными лицами очень прошу заново переиздать некоторые из моих книжек, а также книги и переводы моей матери Янины М. Лично считаю необходимым в первую очередь заново издать «Тридцать приятелей» и «День Кристины». Эти книги, поддержанные и утвержденные Министерством, могут стать доходными. Все поступления с книг и переводов моих и моей матери передаю моей дочери Иоанне.