Майя Кучерская - Константин Павлович

Отстаивая свое право быть как хорошим поляком, так и хорошим русским, Николай Павлович проявлял не только твердость, но и честность: «Честный человек, даже среди поляков, отдаст мне справедливость, сказав: я ненавижу его, потому что он не исполняет наших желаний, но я уважаю его, потому что он нас не обманывает» {486} 486 Там же. С. 389. . Так оно и было, в отличие от Александра, постоянно дразнившего своих польских подданных обещаниями, которые никогда не исполнялись. Николай не возбуждал напрасных надежд и никому ничего не обещал.

Константину оставалось покориться. В его письмах этой поры зазвучали вдруг новые ноты — жалобы на старость и дряхлость. Это была усталость не только физическая (хотя в последние годы отчасти и она тоже), но и явное ощущение, что время его кончено. Ощущение, которое не отменяли ни внешняя почтительность Николая, ни его готовность советоваться с умудренным опытом братом по всем государственным вопросам, ни даже приписываемые Николаю слова: «Ведь настоящий-то, законный царь — он; а я только по его воле сижу на его месте» {487} 487 Долгоруков П.В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860—1867. М., 1992. С. 279. . В письмах Константина той поры нетрудно заметить постоянное тайное недовольство — Петербургом и всем, что в нем творится. Мы помним, что и при Александре Константин питал к питерским затеям легкое отвращение, его раздражали и Библейское общество, и военные поселения, и мода на мистицизм, и «танцевальная наука» при разводах, но то недовольство всегда высказывалось в форме насмешки, пусть иногда и злой — теперь в интонациях Константина зазвучала обреченность. Ему стало не до смеха. Он чувствовал, что неудержимо стареет и против своей воли всё дальше отходит от дел.

В конце декабря 1826 года следственный комитет предоставил цесаревичу донесение, обвинявшее членов «Патриотического общества» в государственном преступлении. Верховный уголовный суд, подобный тому, что судил за закрытыми дверями декабристов, лишенных защиты и права голоса, в конституционном государстве был невозможен — Константин не без чувства превосходства сообщил об этом Николаю. «Я позволю себе представить вам, что состав суда, в роде того как было сделано у вас, не может иметь места у нас без нарушения всех конституционных начал, потому что специальные суды не допускаются, а петербургский суд был именно таким, потому что, наряду с сенатом, в состав его внедрены были члены, назначенные особо в данном случае; в конституционных странах уже отвергают компетентность и правосудие петербургского суда и называют его чем-то вроде военного суда (cour provotale), сверх того, самое судопроизводство представляется им незаконным, так как в нем не было допущено гласной защиты; виновные или подсудимые были осуждены, не быв, так сказать, ни выслушаны публично, ни защищены тем же путем…» — писал он 12 (24) октября 1826 года {488} 488 Цит. по: Шильдер Н.К. Император Николай Первый. Кн. 2. С. 94—95. .

По окончании следствия цесаревич поручил Административному совету выбрать, каким судом будут судить подследственных. Совет передал дело не военному (как настаивал Новосильцев), а сеймовому суду, что предопределило мягкий приговор.

Заседания начались в Варшаве 3(15) июня 1827 года, суду было предано восемь человек — среди них фактический глава «Патриотического общества» Северин Крыжановский, граф Станислав Солтык, ксендз Константин Дембек. Председателем суда был назначен Петр Белинский, старший по возрасту сенатор. Цесаревич писал государю, что суд, несомненно, обнаружит, как высоко стоит общественное мнение в Царстве Польском — высоко, значит, далеко от революционных идей и брожения. Константин Павлович заблуждался. Общественное напряжение росло, все с нетерпением ожидали исхода дела; в дни работы суда повсюду стали расклеиваться патриотические листовки в защиту обвиняемых, грозившие местью дурным патриотам.

Суд постановил, что арестованные государственного преступления не совершали. Вина их состояла в том, что они продолжали участвовать в работе тайных обществ, запрещенных еще в 1821 году, и не донесли правительству о заговоре в России. В итоге только Крыжановский был осужден на три года заключения, остальным дали по два-три месяца, с зачетом времени предварительного заключения {489} 489 Грабеньский В. История польского народа. С. 465. . Следовательно, за исключением Крыжановского, по окончании суда все осужденные должны были выйти на свободу!

И вновь для Константина это оказалось неожиданностью. Судьба отправляла цесаревичу одно предупреждение за другим — наш герой будто оглох. Он действительно полагал, что беспокойство, разлитое в воздухе, наполовину выдумки, глупые сплетни склонной к панике толпы и перепуганных русских. Узнав о приговоре, Константин впал в бешенство, точно бы забыв, как защищал поляков, как старался уберечь их от беззакония, — теперь в письме Николаю он обзывал польский сенат и Белинского самыми последними словами {490} 490 См.: Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Кн. 2. С. 98. . И, похоже, это был вовсе не наигранный гнев, подчеркивавший его лояльность русскому трону, — цесаревич вообще не был склонен к лицедейству, тем более при общении с младшим братом.

Император приговор сеймового суда не утвердил, давая понять, что решением недоволен, и предложил Административному совету высказать собственное мнение по поводу столь странного исхода дела. Совет, проведя несколько заседаний, судебное решение одобрил, указав, впрочем, что вынесенный приговор — результат несовершенств уголовного законодательства. В бумажной волоките и заседаниях прошло еще полтора года. Наконец Николай ратифицировал приговор, но выразил совету свое неудовольствие.

14 (26) марта 1829 года сеймовый суд был закрыт. Поляки торжествовали победу. За месяц до закрытия суда умер его мужественный председатель Петр Белинский. Похороны его вылились в новые манифестации молодежи и только подхлестнули национальные страсти.

9 (21) сентября 1827 года случилось событие в общем обыкновенное, каких каждый день на земле происходят тысячи, однако неизменно, хотя бы на мгновение вносящее в беспокойный мир нежность и тишину. У Николая Павловича родился второй сын. Император назвал его в честь старшего брата Константином и пригласил цесаревича в крестные. С приятным известием в Варшаву был отправлен генерал-адъютант А.Ф. Орлов. Цесаревич откликнулся как будто растроганным и благодарным, но в то же время крайне напряженным письмом:

«Как, дорогой брат, я сумею когда-либо отблагодарить вас за все внимание и за все милости, которыми вы удостаиваете меня: