Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

— Фамилия, имя, отчество?

— Цвик, Лёва.

— Профессия? — Парнишка приосанился:

— Государственный преступник. — Сестра так и записала.

Я старался маме устроить всё для лучшего, более организованного быта, особенно, что нужно на зиму: прибил полки, починил табуретки, утеплил двери. Но мама больше заворачивала меня помочь Екатерине Васильевне, которая жила одна и многое уже не могла сделать сама. Здесь мне нашлось применение: наколоть дров, починить забор, перекопать землю под смородиной и т. д.

И всё-таки Тоня очень уж мешала нам с мамой. Она, называя меня братом, а маму — матерью, постоянно выражала желание говорить со мной, притом обязательно наедине. Когда я соглашался, исключительно чтобы не увеличивать маме количество истерик, Тоня говорила со мной ни о чём и обо всём, очень подолгу. О чём угодно, лишь бы говорить и отвлечь меня от мамы и от нужных занятий. Часто при этом она проявляла сексуальность. Это было не просто неинтересно, но невероятно тяжко… Бедная, бедная мама. Сколько же она терпела от этой Тони! Я прожил в Тобольске недели три. Пора было возвращаться в Институт. Мы нежно попрощались, и я обещал постараться на будущий год снова приехать.

Когда я вернулся в Москву, у Гали дела шли хорошо. Она успешно училась и наловчилась так шлифовать пластинки, что её приёмы вошли в употребление и рекомендовались практикантам-шабшаевцам. В Институте её называли передовой. Неожиданно для всех у неё открылся талант к общественной работе. Я не верил своим глазам — такая стеснительная и такая общественница! Она так себя проявила на заводе, что её, некомсомолку, выбрали в бюро комсомола завода и давали ответственные поручения по этой линии. Чудеса! По скромности она горячо отказывалась от такого, как она считала, ответственного поста, но её не послушали. Активных людей было мало, порядку ещё меньше. Достаточно было проявить себя ответственной и творчески-сознательной, чтобы попасть на ответственную партийную работу. Членом комсомольского бюро Галя работала длительное время и даже две недели замещала секретаря бюро во время его отсутствия. В те времена очень охотно выдвигали на общественные и руководящие работы девушек как более исполнительных, ответственных и аккуратных. Про наших шабшаевок студенты сложили такую песенку:

Далее шли строфы, восхваляющие девушек за успехи в учёбе и работе.

По приезде я не удержался от того, чтобы не описать в стенной газете моё путешествие. Так как я считал себя не лишённым остроумия, то изобразил в комическом виде свои приключения со свамовским патроном, с буксой, с осмотром машинного отделения на пароходе. Приврал, конечно, для большей выразительности. В общем, получилось здорово. Называлась статейка «Шабшаевец в отпуске, или электроприключения будущего инженера». Я ждал восторженных отзывов.

Яков Фабианович любил, придя на лекцию, сперва поговорить о текущих событиях. В этот раз он начал с того, что прочёл опус одного молокососа в стенгазете, который разъезжал по железным дорогам, ломал казённое оборудование, попадал в милицию по подозрению в шпионаже, чем рисковал серьёзно скомпрометировать Институт.

— А потом ещё хвастается! Если такое электрохулиганство будет продолжаться, то он, Каган-Шабшай, ему, молокососу, ноги переломает.

Я вывел отрадное заключение, что ноги мне будут ломать не тотчас, а не раньше, чем я сверну ещё по крайней мере пару лампочек.

Да, аплодисментов в мой адрес не последовало.

Осенью, после отпуска, меня направили на СВАРЗ — Сокольнический вагоноремонтный завод, который входил в систему МГЖД — Московских городских железных дорог. Под городскими железными дорогами подразумевался только трамвай; метро в Москве ещё не существовало, как, впрочем, автобуса и троллейбуса.

СВАРЗ выполнял капитальный и текущий ремонт вагонов, изготовленных Коломенским и Мытищинским заводами, и моторов завода «Динамо». Контроллеры, реостаты и мелкую аппаратуру он изготовлял сам. Во дворе разветвлялись и входили, каждые в свои ворота, многочисленные рельсы. Внутри цехов они продолжались линиями, проходившими над смотровыми канавами. По ним въезжали вагоны и становились длинными рядами в затылок. В одном цеху вагоны поднимались на козлы — на капитальный ремонт, в других оставлялись на тележках — на текущий.

Вагоны в капитальном ремонте предельно раскулачивались, и на них, как муравьи на гусеницу, набрасывались слесаря, электромонтёры, сварщики, маляры. Они ползали по вагону, щекотали его из канавы под брюхом, лазали по крыше. В первые дни моего пребывания на заводе случился трагический случай. Молодой маляр, кончив красить крышу одного вагона, хотел перепрыгнуть на соседний. При этом он, как обычно, ухватился за трамвайный провод. На беду он стоял на какой-то железине, а на другом конце её лежала проволока, которая спускалась на землю. Бедняга получил удар напряжением 550 вольт, руки свела судорога и он повис на проводе. Он не мог даже крикнуть. Через минуту товарищи заметили, что он висит, выключили линию и сняли тело. Он был уже мёртв.

Меня поставили на текущий ремонт, включив в бригаду рабочих, которая работала всегда в ночную смену. Сюда приходили аварийные вагоны, которые мы за ночь должны были привести в приличный вид. Обычно надо было устранить замыкание в моторе, ликвидировать утечку сжатого воздуха. Бригада работала торопливо, бегом и состояла из каких-то мрачных, невероятно грязных людей. Мы вели жизнь моряков. Мы ныряли в канавы, так как все основные механизмы помещались под полом вагона, и принимались копаться в невероятно замызганных деталях. А они, щедро смазанные тавотом, налепляли на себя за день всю скверну из разбрызгиваемых вагоном луж. Чтобы добраться до какой-нибудь гайки, приходилось счистить у себя над головой пуд грязи. Из букс на голову капало смазочное масло, детали были страшно тяжёлые. Нижнюю половину ярма мотора снимали втроём с помощью домкрата. В канавах было темно. У каждого из нас была лампочка на длинном проводе, которая обычно привешивалась с помощью крючка за ворот спецовки и очень стесняла движения. Изоляция была вся в клочьях, и лампа постоянно била током. К тому же в канаве было зверски холодно. Даже когда начались морозы, ворота цеха постоянно стояли открытыми. Да и как иначе — вагоны приходили и уходили всю ночь.

Сначала мне доверяли только светить другим да поддерживать детали. От скуки я описал эту ситуацию в стихах: