Эрих Гимпель - Шпион для Германии

— Почему же вы стали священником?

— Это довольно длинная история, — ответил он, — да и вы, наверное, в ней ничего не поймете. Тем более, что я никогда не входил в число друзей церкви.

— Ну и?..

— В том-то и штука, что несколько позже я им стал. Дело в том, что умерла моя маленькая сестренка, которую я очень любил. Я даже пропускал занятия в колледже, чтобы пойти с ней гулять… В свои пять лет она была настоящей маленькой леди, столь много шарма было в ней. Да что я могу вам сказать — вы просто не сможете себе это представить.

— Что же произошло?

— Она попала под грузовую автомашину, и случилось это семь лет тому назад. Тогда я чуть с ума не сошел. Родители наши давно уже умерли. Так что я был один с сестренкой. Ничто не могло утешить меня. Я до сих пор не знаю, как я тогда выжил. Прошли месяцы, даже годы, пока я не преодолел это состояние.

Слушая его рассказ, я уставился в пол, затем посмотрел на его лицо. Каждое слово, сказанное им, было правдивым, простым и убедительным. Встав, он стал ходить по камере. Лицо его, бывшее еще несколько мгновений назад застывшим, вновь оживилось.

— Видите ли, — продолжил он, — после всего этого я и стал священником. Собственно, только с той целью, чтобы как-то помочь людям, пережившим нечто ужасное, подобное тому, что пережил я сам. С ума сходить не обязательно.

— Да, — согласно проговорил я.

— А знаете, — добавил он, — одним из тех, кто не должен сходить с ума, являетесь вы.

— Думаю, с ума я не сойду, — сказал я. — Если же такое и произойдет, то никому от этого хуже не станет.

Он не ответил. Мы молча курили, сидя рядом на койке, так что наши плечи соприкасались.

— Вы когда-нибудь молились? — спросил он меня.

— Конечно. Правда, это было уже давно, когда я был еще ребенком. Позже я об этом как-то забыл.

— Такое происходит со многими, — молвил он. — Люди просто забывают об этом. Но иногда и вспоминают. — Поднявшись, он сказал: — Я приду завтра, если вы не возражаете и захотите меня видеть.

На прощанье мы пожали друг другу руки.

Молиться? Можно ли и надо ли было это делать?

Я попытался вспомнить, как тогда все было, когда, будучи еще мальчишкой, я попал в церковь. На мне был мой первый костюм — темно-синий — с длинными брюками, играл орган, священник нас благословил, от горящих свечей исходил запах, которого я более нигде не осязал…

Попытался вспомнить слова молитвы, но мне понадобилось довольно долгое время, пока некоторые из них пришли на память. Но и они никак не сходили с губ. И все же я попытался молиться.

«Отче наш, — сказал я про себя, — иже еси на небесех».

Слова эти я повторял снова и снова, механически, упрямо, пока они не обрели некий смысл.

Кто думал в то время о молитве? Главное управление имперской безопасности все отменило — Бога, небеса, творение Христа. Но вот смерть и конец жизни оно отменить не смогло. Смерти не было никакого дела до главного управления.

Время подошло уже к четырнадцати часам, и Джонни снова сменили. Сегодня почему-то было особенно неспокойно в тюремном здании Форт-Джей. Я постоянно слышал шарканье резиновых сапог в коридоре. Новый охранник вел себя исключительно корректно. Мне хотелось закурить, но у меня не было спичек. Я его окликнул, однако он не отозвался: видимо, боялся наказания.

Около пятнадцати часов ко мне зашел дежурный офицер.

— Всем ли вы довольны? — спросил он. — Пока да.

— Хорошо.

— Глоток виски не помешал бы, — сказал я.

— Это единственное, кроме свободы, чего я не могу вам дать… Может быть, чуть попозже зайдем ко мне в кабинет, — продолжил он после непродолжительного молчания, — там можно будет пропустить по единой. Сам знаю, как тяжко иногда бывает без рюмочки. — Он присел на мою койку. — Вы уже побеседовали со священником?

— Да.

— Это хорошо.

Кто-то пробежал по коридору. Послышались крики. Я попытался прислушаться, но так ничего и не понял.

Капитан недовольно встал. Какой-то солдат вбежал в камеру. У него было взволнованное лицо. Он хотел что-то сказать, но офицер подал ему знак, и они отошли в угол.

Я уже научился читать по губам и стал внимательно смотреть на обоих. Произошло что-то необычное, что-то особенное, выведшее из равновесия и рядовых охранников, и начальство Форт-Джей и внесшее сумятицу в привычный распорядок дня.

Посмотрев на губы солдата, мне показалось, что я в общем-то понял, что он сказал. Сказанное, однако, до меня не доходило.

— Умер Рузвельт, — произнес солдат. В этот момент вся Америка слышала: «Рузвельт скончался».

Хозяин Белого дома был мертв. Мертв! Скончался от кровоизлияния в мозг.

Капитан подошел ко мне и хлопнул по плечу.

— Вам повезло, — сказал он.

— Это почему же? — спросил я.

— Умер американский президент. Это означает, что в стране на четыре недели объявляется траур.

— А мне-то какая польза от этого?

— На время государственного траура смертная казнь откладывается.

Офицер ушел. Я не верил своим ушам. Потом до меня все же дошло: Франклин Делано Рузвельт оказал мне услугу…

То, что офицер был прав, я узнал утром того дня, на который была назначена моя казнь.

Ее перенесли.

Через несколько часов все американские радиостанции стали передавать траурные сообщения и музыку в связи с кончиной Франклина Делано Рузвельта. Слушая их, я некоторое время еще ничего не осознавал. Затем постепенно начал привыкать к мысли, что остался жив, что благодаря случаю не был повешен. Охранники поздравляли меня от души. Каждый стремился пожать мне руку. А какой-то унтер-офицер сказал смеясь:

— Живым ты нам больше нравишься, чем мертвым.

— И я себе тоже, — откликнулся я.

Никто не сердился на меня, что смерть Рузвельта я воспринимал лучше, чем свою собственную.

Четыре недели отсрочки. Уйма времени! Но вместе с тем не так уж и много. Война в Европе гигантскими шагами шла к своему концу. Можно было уже посчитать по пальцам, когда будет сброшена последняя бомба. Все ждали капитуляции Германии. Сколько времени еще остается до нее? Как долго? Несколько дней или недель? Мои защитники ожидали этого с надеждой. Надежда появилась и у меня, но вот как-то я встретил во дворе тюрьмы палача, и спокойствие мое кончилось…

Капитуляция Германии произошла все же, как говорится, своевременно.

Все поздравляли друг друга. Я с нетерпением ждал своего помилования. Но этого пока не происходило, однако и о казни разговор уже не шел. Казалось, обо мне вообще забыли.

Потом меня перевели в другую тюрьму. На американский лад меня в наручниках провезли через полстраны. Наручники были строго предписаны. Сопровождавшие меня военные сожалели об этом не менее трех раз за день. Часто происходили довольно странные сцены: прохожие с удивлением смотрели на меня, школьники бежали следом, многие останавливались.