Эрих Гимпель - Шпион для Германии

Ехали мы в поезде дальнего следования из штата Нью-Йорк в Миссури через Пенсильванию, Огайо, Индиану и Иллинойс. В Сент-Луисе сошли с комфортабельного поезда и сделали остановку на несколько часов. Офицер сопровождения сказал:

— Я собираюсь навестить своих знакомых. Мне вы, естественно, не нужны. Поэтому на это время вы будете помещены в местную тюрьму.

— Отлично, — ответил я.

— Я не знаю, как там кормят, — продолжил он. — Думаю, нам лучше пообедать в каком-нибудь ресторане.

Мы направились в привокзальный ресторан. За всю свою жизнь мне не приходилось обедать в таких условиях. Боковая комната была занята каким-то певческим обществом, так что нам пришлось идти в общий большой зал.

Наручники с меня на этот раз сняли. Однако капитан не отказал себе в удовольствии устроить самое настоящее шоу по-американски. Вокруг стола стояли четыре здоровенных солдата военной полиции с автоматами в руках, направленными на мою тарелку. Выглядели они весьма воинственно. Сцена эта продолжалась все время, пока я расправлялся с бифштексом.

Сидевшие за соседним столом женщины, служащие американского вспомогательного корпуса, не спускали с меня глаз. Они, видимо, принимали меня за солдата, подвергшегося наказанию за какой-то проступок. Постоянно кричали моим охранникам «бе» и показывали им язык. Одна из них, рослая блондинка, подошла даже к сопровождавшему меня офицеру.

— Не придавайте себе важность, парни! — произнесла она весело. — Или вы действительно его боитесь?

Поскольку офицер никак на это не отреагировал, девицы продолжали над ним подтрунивать и дальше.

Когда я доел мороженое, меня на джипе доставили в местную тюрьму.

— Пару часов вы как-нибудь выдержите, — сказал мне капитан, перед тем как сдать меня моим новым стражам.

Меня принял здоровенный надзиратель. Во время церемонии приема я должен был положить руки на стол. Содержимое карманов было просмотрено и зарегистрировано. Имущество мое было невелико.

Над письменным столом дежурного охранника висел плакат, на котором большими буквами было написано:

«Если тебе что-либо не нравится, скажи нам, а если нравится, то — своим друзьям».

Прочитав написанное, я громко рассмеялся.

— Пожалуй, не стоит отправлять тебя в камеру, — произнес надзиратель, ставший намного приветливее, когда мы остались одни. — Ты выглядишь весьма прилично. Что такое ты натворил? Не хочешь ли есть?

— Нет, — ответил я.

— Скоро ты привыкнешь к нашей жратве, — прокомментировал он. — Когда ваш брат прибывает к нам, все не голодны. Когда же наступает час освобождения, то каждый ест за троих.

И все же на несколько часов я был помещен в камеру, пока меня не забрали оттуда. На машине мы отправились через Миссури в Канзас. В Ливенуорте меня сдали с рук на руки. Сопровождавшие меня охранники сердечно попрощались со мной.

Вначале меня поместили в крепостной каземат, с тем чтобы через несколько дней передать в тюрьму для гражданских лиц. Когда я еще находился в каземате, мне пришлось помимо своей воли повстречаться со смертью.

Были казнены пятеро немецких солдат — только потому, что они отказались подать американскому президенту прошение о помиловании.

Они были военнопленными. В их лагере образовались две противоположные партии. Одна сотрудничала с американцами, другая же работала против них. Начались доносы и предательства.

Случилось так, что доносчик потерял свое подметное письмо. Предателя теперь знали. Произошел стихийный бунт, во время которого его линчевали. Руководство лагеря отправило в тюрьму пять человек, подозревавшихся в совершении этого акта насилия. Были ли они действительно виновны, не знал никто. Во всяком случае, как водится, были найдены козлы отпущения. За убийство товарища они были приговорены к смертной казни. Приговор этот мог быть отменен, если бы они подали прошение о помиловании. Один из пятерых, закоренелый фанатик, однако, заявил:

— Немецкий солдат считает ниже своего достоинства подавать прошение о помиловании американскому президенту.

Никакие просьбы, угрозы, аргументы не подействовали на пятерых кандидатов в смертники. И они были повешены. За несколько часов до их последнего пути я видел упрямцев с бледными, перекошенными от ненависти лицами. То были последние жертвы войны…

В гражданской тюрьме Ливенуорта содержалось более двух тысяч четырехсот заключенных. Я получил номер 62 098 и находился теперь в обществе, в котором мне предстояло провести, как оказалось потом, последующие десять лет: среди убийц, сутенеров, громил и банковских грабителей. Каждый из них имел целый список «дел», коим и гордился. В тюрьме неукоснительно соблюдалась «табель о рангах». Самыми уважаемыми были банковские грабители. Убийцы слыли аутсайдерами. Воры считались мелкой рыбешкой. Громил уважали, сутенеров же не переносили.

Шпионам в тюремном регистре определенного места отведено не было: о них судили по поведению. Подобное же положение занимали и американские коммунисты, находившиеся некоторое время вместе со мной в заключении. Постепенно нам удалось завоевать уважение среди заключенных. Но это было уже значительно позже.

Сначала я попал в карантинное отделение, в котором пробыл четыре недели. Полагаю, что карантин был изобретен самим дьяволом. Я-то думал, что речь идет о медико-санитарном мероприятии, на деле же там осуществлялось приобщение вновь прибывших к тюремным условиям: их муштровали, шлифовали и приучали к новой жизни — с порядковым номером, в полосатой арестантской одежде.

Надзиратели носили форму. Некоторые из них были людьми, большинство же — машинами. Мне надо было набираться опыта. Человек, принявший меня в карантинном отделении, не вызывал симпатий. Красномордый грубиян и дебошир, он постоянно кричал громче необходимого, употребляя нецензурные выражения. К счастью, его сменяли после шести часов несения им службы. Его напарник нравился мне больше, но и он не был столь добродушным, как можно было подумать, глядя на его лицо.

— Ага, — сказал он, — так тебя зовут Гимпель. Странное имя. А что ты натворил? Шпионаж?! Ну этим-то заниматься не следовало. Сам все скоро поймешь. Времени у тебя будет предостаточно.

Его прозвали Тыквой. Прозвища, кстати, были у всех надзирателей. Заключенные внимательно следили за их привычками, жестами, характерными особенностями, которые и отражались затем в прозвищах, коими они наделяли охранников. Некоторые надзиратели почти полностью подпадали под влияние заключенных. Тыква держался посредине. В карантинном отделении ему было значительно легче, чем его коллегам в основном здании: поскольку он имел дело с новичками, то мог опираться на предписанные строгости.