Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах

По задумке он должен выглядеть как владелица борделя, да, жирная владелица борделя. Литтауэр одевается в женское платье, подкладывает в нужные места вату, чтобы добиться округлостей. Куровский, его денщик-поляк, помогает ему в этом перевоплощении. Литтауэр считает, что все это ужасно весело, но денщик негодует и возмущается: “Постыдились бы выступать в таком виде! Вы ведь скоро станете капитаном”. Переодевание завершается макияжем. На щеки Литтауэра щедро наложены румяна.

За окном стужа и холод. На фронте у Двины затишье. Полк окопался в большом болотистом лесу, к западу от реки. Немцы стоят в нескольких километрах отсюда. Регулярно посылают патруль, который блуждает по белому лабиринту из лесных деревьев, следя за обстановкой и стараясь не наткнуться на немцев, которые находятся в лесу с тем же заданием. “Ни одна из сторон особенно не преуспела в этом”.

Больше ничего не происходит.

Дни протекают в монотонности и беспамятстве. Литтауэр считал, что затишье в этой окопной войне невыносимо скучно. И он был не одинок в своем мнении. Они много пили. (Бывало, что Литтауэр напивался так, что его денщик вез его домой на тележке.) Расквартировали его в маленьком здании школы вместе с дюжиной других офицеров. Спали они как “сельди в бочке”.

Литтауэр и другие стараются держать себя в форме. В особенности перед новичками, которые вливаются в ряды их полка. С начала войны семеро из его товарищей-офицеров уже погибли и двадцать восемь были ранены. Многие из раненых не вернулись обратно в полк и, возможно, уже никогда не вернутся. Их заменяют наспех призванные и обученные, совсем желторотые птенцы. Эти курсанты неопытны, а кроме того, им неведомы дух полка, его традиции и этикет.

Что будет со всеми ними? И все же общение в офицерской столовой позволяет бывалым офицерам поучать молодежь. Ведь оно так напоминает довоенную безмятежную жизнь: играют в карты и наносят визиты.

От нечего делать у них появилась идея устроить музыкальное представление. Просто так, от скуки. Силами офицеров, для офицеров, об офицерах. Они репетировали целыми неделями. Главное — написать новые тексты на старые, популярные мелодии. И вот наступило время премьеры. В школе сооружена импровизированная сцена, с занавесом и рампой, обозначенной колючей проволокой. Музыкальное сопровождение обеспечивает офицер с гитарой.

Поднимается занавес. Публика состоит примерно из двадцати пяти офицеров полка. Посторонних не пустили. Представление начинается с декламации:

Забавное представление, всецело для внутреннего употребления, исполненное понятного им одним юмора, отчасти импровизировация. Самые убийственные сцены, проникнутые сарказмом, адресованы не присутствующим, “а тем, кто сменил боевую службу на спокойное сидение за письменным столом”. Но и те, кто был верен полку и фронтовой службе, подверглись “дружескому осмеянию”; да, и к тому же известные геройские подвиги стали предметом для шуток. Таково было настроение. Никто не хотел испытывать трагические чувства [140]. Легче всего было увидеть трагикомизм повседневности. Но это уже другое дело.

Все от души хохотали, ведь и исполнители, и публика уже изрядно выпили. Так что нетрудно себе представить взрыв веселья, заполнивший собой маленький зальчик, когда на сцене появился Литтауэр в роли жирной, размалеванной мамаши борделя. Он запел песенку, известную по посещениям борделей в Петрограде в свой летний отпуск: “Сумские гусары нежно называют меня тетушкой… ”

Представление имело грандиозный успех.

Позже, этим же вечером, во время легкого ужина в импровизированной офицерской столовой, все попросили da capo . Литтауэр со своими товарищами по ревю заново исполнил многие из этих песенок. А за окном лежали сугробы снега.

Среда, 22 декабря 1915 года

Эдуард Мосли и свист пуль

Вечер. Он лежит без сна в убежище, надежно укутанный в свой спальный мешок “барберри”. Единственное, что освещает это темное помещение без окон, — стеариновая свеча; она одиноко стоит в маленькой земляной нише, отбрасывая тень, разрезающую пол и потолок. Эдуард Мосли смотрит на дверь, обложенную мешками с песком. Видит запас боеприпасов. Видит винтовки. Видит бинокль. Видит полевой телефон. Видит стену с отметинами от осколков снарядов. Видит пальмовые ветви: они срезаны и свисают вниз. Воздух холодный. Безветренно.

Именно в этот вечер в Эль-Куте все приведено в боевую готовность. Опасаются нового ночного нападения турок, так что батарея Мосли из 18-фунтовых полевых пушек, окопавшаяся в роще финиковых пальм, должна будет открыть заградительный огонь. Во тьме то и дело трещит пулемет, иногда раздается резкий хлопок, когда пуля попадала в стену за его головой. Он начал служить в корпусе в Месопотамии меньше месяца назад, и азарт битвы по-прежнему будоражит его. Как и свист пуль. Он записывает в своем дневнике:

Ты слышишь внезапный треск, как будто ломается палка, и если твоя инициация войной началась недавно, ты бросишься на землю. Я не утверждаю, что все делают так, но ты замечаешь, когда перестаешь кланяться пулям. Вначале все пригибаются к земле. И нет смысла говорить человеку, что если пуле суждено прошить его, то треск он услышит позже, чем она настигнет его… Есть люди, которые так и продолжают падать на землю, сколько бы ни служили.

Ночь прошла спокойно. В какой-то момент османский пулеметный огонь усилился. Мосли выбрался из своего теплого спального мешка и пошел посмотреть, что там. Ничего особенного не случилось, убило еще нескольких лошадей, ранило конюха-индуса, а с пальмовых ветвей срезало листья.

♦

В тот же день Флоренс Фармборо, вернувшись из увольнения, пишет в дневнике:

Мы так спешили возобновить работу, что даже поссорились из-за того, кто из нас первый заступит на дежурство. У Анны был день рождения, так что дежурить выпало мне. В мое отсутствие развернули новую операционную. Чистая, беленая, уютная комнатка. Я с гордостью оглядывала ее. Настала ночь, и я все удивлялась, что не могу уснуть. Я сидела и читала при свете свечи, прислушиваясь к звукам, доносившимся извне, хотя и понимала, что вряд ли поступят раненые, так как на фронте затишье.

Рождество 1915 года

Паоло Монелли получает боевое крещение на горе Панаротта

Вот теперь пора. Боевое крещение. В полночь они на марше. По снегу тянется длинная цепь солдат и навьюченных мулов. Во время марша Паоло Монелли размышляет о двух вещах. Первое — дом. Второе — как он рад, что в будущем сможет рассказать о том, что переживает сейчас. Холодно, в небе ни облака, виднеются бледные звезды. Снег искрится при свете луны. Только слышится скрип кованых башмаков на льду, дребезжание пустых походных котелков, редкие ругательства да короткий приглушенный разговор. Через шесть часов они добираются до безлюдной, разоренной австрийской деревни. Днем они отдохнут, а с наступлением темноты внезапно атакуют австрийский дозор на горе Панаротта.