Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Изъян был вот какой. За девять лет до этого Иркина сестра уехала в Израиль. Мне кто-то потом говорил: «Ну ладно бы — в Америку, всё легче… А то в Израиль!»

А кто открыл? Вообще-то я не знаю. Был, правда, один добрый сослуживец, столь дружественный ко мне, что много о себе наговорил различных откровенностей. Так много, что я почувствовал себя каким-то задолжавшим. Я думал: что б ему в свою очередь такое рассказать? И рассказал. А больше и не знал никто.

Но главное не в этом. Главное, а почему же для меня сошло всё так мягко? И почему никто меня по-настоящему не тронул?

Тут точно знаю. Это великие хлопоты моего начальника, который много попил крови своих подчинённых и которого я придумал называть —

МАРАТ ШИШИГИН, ПРОЗВАННЫЙ ЗА ЖЕСТОКОСТЬ ВАСИЛЬЕВИЧЕМ

На прощание Марат Васильевич мне сказал:

— Там в «Книге» директор Кравченко, очень непростой. Если возникнут проблемы, дайте знать, я смогу на него повлиять.

Издательство «Книга» находилось в непосредственном ведении Госкомиздата по двум обстоятельствам: во-первых, оно издавало «ведомственную литературу», то есть всяческие серийные брошюрки по вопросам издательского дела, полиграфии и книжной торговли, а во-вторых, выпускало все информационные издания, подготовленные Всесоюзной книжной палатой, включая каталожные карточки для библиотек. Такое было скромное рабочее издательство. Но это изначально. Пока не стал директором Владимир Фёдорович Кравченко. Он прибыл на эту должность из Молдавии и со всею бешеной энергией провинциала стал превращать рабочее издательство в элитное-столичное. Создал редакцию миниатюрных и малоформатных изданий, редакцию искусства книги, редакцию факсимильных изданий… Он как бы расширял и расцвечивал ведомственные рамки, а на самом деле всем новым редакциям отдавал приоритеты, обрекая старые, «рабочие», на третьестепенность и в тайне мечтая вообще от них уж как-нибудь избавиться.

Каждая вновь возникшая редакция самим своим существованием всё глубже задвигала в тень ведомственные. Изящные малоформатные издания легко затмевали полезные брошюрки, а редакция художественной литературы с её серией «Писатели о писателях» более всего прославила издательство «Книга» и постоянно занимала первое место в соцсоревновании, что отражалось на размере квартальных премий.

Владимир Фёдорович безудержно расширял репертуарные рамки своего издательства, сам подчёркнуто оставаясь в рамках служителя интересов Госкомиздата. Он хорошо знал правила и строго их соблюдал. Характерный штрих: узнав о том, что у меня есть рукопись книги моей об Алексее Константиновиче Толстом, Кравченко сказал:

— Это прекрасно. Но, к сожалению, Вячеслав Трофимович не член союза писателей, а значит не подходит для серии «Писатели о писателях». Алексей Толстой, конечно, писатель, а Вячеслав Трофимович — нет.

Когда меня приговорили к издательству «Книга», я ничего этого ещё не знал и не подозревал, куда меня закинула судьба. Да ведь и те, кто меня сюда закинул, тоже ни о чём таком не подозревали. Они всё думали, что это ихнее ведомство и что они у руля, а между тем хитроумный Кравченко потихонечку прибирал к своим натруженным рукам эту министерскую структуру и кропотливо делал из неё лучшее в мире издательство .

Все внешние его сношения снизу вверх легко, изящно и красиво решались с помощью великолепных и по тогдашним меркам очень дорогих образцов его продукции — миниатюрных и малоформатных книжечек.

Ему, конечно, чрезвычайно повезло в двух обстоятельствах: главным редактором издательства был Аркадий Эммануилович Мильчин, а главным художником — Аркадий Троянкер. Кравченко очень не любил и того, и другого, чуя их интеллектуальное и профессиональное превосходство, но как человек практический обоих не только терпел, но берёг, зная, что эта пара гнедых пока что тянет его телегу в светлое завтра.

Да, Аркадий Эммануилович поистине явился мне как бог книгоиздания! Он знал про книгу всё, что можно знать об этом предмете, разнообразном и непостижимом, как Вселенная. Он знал, что даже прекрасно написанная книга в процессе небрежной подготовки её к печати (или пущенная в печать вообще без подготовки) готова утерять, утратить или сделать труднодоступными для читателя многие свои смыслы. Аркадий Эммануилович искуснейший настройщик книги, этого изумительного инструмента, без верной настройки которого ни автору не дано сыграть все тонкости своей мелодии, ни читателю их уловить.

Лучшие книговеды Москвы (и не только Москвы), историки книги, литературоведы, историки литературы, прозаики и даже поэты приходили к Мильчину в кабинет, хорошо уже зная, что разговор с главным редактором будет с его стороны доброжелательным, но и требовательным, и всегда с полным пониманием всех профессиональных тонкостей обсуждаемой темы. В самом же издательстве редакторы говорили с Аркадием Эммануиловичем на родном редакторском языке, полиграфисты на полиграфическом, экономисты на экономическом, а корректоры — на своём, художники — на своём. Лишь администраторский язык был Мильчину в тягость. Язык же книги — во всех его аспектах — был для Аркадия Эммануиловича язык природный.

Главный редактор сразу понял, что практикой издательского дела я, конечно, не владею, вообще её не знаю, но это его не смущало. Он почувствовал, что я не пропащий. Я приглашался к нему в кабинет, как только кто-то приходил с какой-либо проблемой, слушал, внимал и получал необходимые растолкования и пояснения. И стало мне понятно, что я — вне конкурса и без экзаменов — поступил по случаю в самую высшую школу книгоиздательского дела при очень к тому же приличной не стипендии, а зарплате.

Но мне по разным обстоятельствам необходимо было кинуться в отпуск, я уехал в Геленджик, а когда вернулся и радостно влетел в кабинет своего главного редактора, Аркадий Эммануилович, стараясь удержать на ровной ноте голос, произнёс ужасную фразу:

— А я сегодня работаю последний день. Меня отправляют на пенсию…

А дело было вот в чём.

В моём уже бывшем теперь Госкомиздате существовал отдел — нет, не отдел, а управление внешних сношений — не главное, но всё же управление. Там был, естественно, начальник и у него два заместителя. Один из заместителей, правда, к делу не относится, но всё-таки о нём скажу. Звали его Иванов, ценим он был как специалист, хотя и алкоголик. Иванов этот частенько забегал в наш отдел общественно-политической литературы и одалживал у нашего сотрудника Евгения Васильевича Кузина три рубля. Со мной знаком он не был, но видел, и лицо моё как-то запомнил. Что позже и подтвердилось довольно забавно.