Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Дядя Володя, признаться, недолюбливал евреев (первая жена его была еврейка и показалась ему неудачной), но на Аркадия распространить такую нелюбовь он был не в состоянии:

— Вот Аркадий отличный же парень, — говорил он как-то мне, — а Тамара… зануда!

В нашем обширнейшем родственном клане было принято всем друг о друге помнить. Летом все съезжались в Геленджик, зимой же ходили на все дни рождения детей, сестёр, дядюшек и тётушек, а на праздники (Новый год, Восьмое марта, Первое мая, Седьмое ноября) обменивались почтовыми открытками, желая здоровья и счастья.

Вот день рождения тёти Тамары я и хочу рассказать. Они с Аркадием как раз незадолго получили отдельную квартиру в отдалённом районе Москвы и съехали наконец-то от Красных ворот, что тогда почиталось за счастье. Ещё бы! Пусть в старом афремовском доме высота потолков была четыре метра, и длинный коридор, и просторная кухня… Но ведь там жили они не одни! Была ещё оставленная жена тёти Тамариного брата (о нём говорить не будем, а то генеалогическое древо наших родов прогнётся и треснет).

Теперь же, в новом пятиэтажном блочном доме (пусть и без лифта!) у них имелось только для своей семьи жильё: две комнатки, одна из другой вытекающие, свой собственный шире плеч сортир, в нём же ванна, куда порой течёт горячая вода, и рядом даже кухня в полных пять квадратных метров, куда свободно можно проходить, если, конечно, дверь в сортир прикрыта, и можно даже там позавтракать, колени подобрав. Да, а ещё прихожая, где, с лестницы войдя, возможно, ноги поочерёдно подвернув и упершись коленом в противоположную стену, галоши снять.

И в каждой из двух комнаток, и в каждом предусмотренном — удобства ради — отсеке имелась электрическая лампочка, зажигаемая (пусть и не сразу, но с третьей-четвёртой попытки почти всегда!) путём элегантного дёрганья за этакую финтифлюшку, висящую на крепкой нитке… Точь в точь как ранее лакеев вызывали. Ну, барство дикое!

И вот мы пришли в это царство комфорта в назначенный час, с опозданием в тридцать минут. На день рождения тёти Тамары. И мама дышит тяжело, взойдя на четвёртый этаж.

Нам открывает Аркадий, и в лице его иудейская скорбь. Мы же входим во множестве числом, с цветами и подарком. Несём торшер с картонным абажуром, на нём наляпанные мною цветные зигзаги по моде шестидесятых годов.

— А где Тамара?

Это мама моя говорит.

Аркадий жестом печального Пьеро указывает на санитарный узел, где из открытой двери исходит плотный пар и раздаются плески. В задрипанном, разодранном в иных местах халате, с негустыми власами, уложенными в затейливые колтуны, стоит наша тётя Тамара над ванной, полной грязного белья.

— Тамара!

Это мама вскрикивает моя…

— Что ты делаешь?!

— Стираю, — отвечает Тамара, — ты что, не видишь?

— Но… день рождения?!

— Так что? Кто за меня постирает?!

Тут возникает муж:

— Тамара, я сколько раз просил: накрой на стол!

— Ты что, не видишь? Я занята.

— Тамара! — кричит обезумевший муж. — Я тебе в морду дам!!!

— Получишь сдачи, — отвечает Тамара с весёлым хладнокровием.

Мы входим в первую из двух комфортабельных комнат, где Сашка в углу дивана, склонивши засаленный тёмный вихор, читает пухлую книгу, почти касаясь носом страниц.

— Саша, здравствуй!

И Саша слегка поводит головой, склоняя её набок, не поднимая глаз, и, обдав нас таким радушием гостеприимства, опять погружается в чтение.

Коля же принимает торшер и ловко соединяет его с наличествуемой в доме электропроводкой, не протянутой поверх стены, а — подумать только — вмурованной в стену!

От стены до окна стол раздвинут, а на полу мы видим бутылки, консервы невиданных свойств и ещё не раскрытые свёртки. Это всё дефицит, добытый практичным Аркадием. Мы накрываем стол, и минут через сорок, пройдя мимо нас в заднюю комнату и поощрительно кивнув при этом, тётя Тамара ещё через четверть часа выходит уже в подобьи ветреной Венеры. Она, с приглаженными волосами, в тёмном платье, украшенном овальной брошью, усаживается к накрытому столу и милостиво принимает поздравления.

Когда я познакомился с романом Марио Пьюзо «Крёстный отец» (Ирина вслух с листа переводила польское издание), я в образе потрясающего дона Корлеоне видел только лицо и фигуру Аркадия.

Он (Аркадий) был невеликого роста, но очень крепко сложён, от него веяло уверенностью и силой. Особенно красивой и мощной была голова, как будто вылепленная талантливым скульптором, желающим рельефно показать мощь и властность. Да, да — просто дон Корлеоне! Хотя на самом деле Аркадий от природы был мягок и добр, но при надобности мог и умел за себя постоять.

Весной пятьдесят первого Аркадия арестовали. Причин никто не знал, и наши матери старались об том поменьше говорить. Все были в некотором оцепенении. По удивительной случайности, после ареста тёти Веры в Краснодаре в конце войны, никто из нашей родни в мясорубку не попадал, и теперь все боялись хоть словом или жестом повредить Аркаше. Один только семейный наш профессор провещился как надлежало:

— Значит, виноват. У нас зря не арестовывают!

Аркадий на Лубянке прошёл одиннадцать ночных допросов, но на себя почти что ничего не брал. В конце концов остался просто анекдот.

В те времена в нашей славной стране существовала масса всевозможных движений за что-нибудь или же против. Помимо всеобщего движения «борьбы за мир», придуманы были движения за что-нибудь лучшее . Ну, скажем, за звание лучшего хлебороба, лучшего шахтёра, лучшую доярку …

И вот — по чьему-то доносу — в дело Аркадия вошёл и там остался следующий эпизод: что будто бы Аркадий где-то кому-то сказал, что звание лучшей доярки нужно было присвоить… Гитлеру, поскольку он, перед тем как на нас напасть, доил нас до последнего дня и выдоил из Страны Советов всё, что хотел: хлеб, мясо, уголь, металл и т. д.

Эпизод потянул на десять лет по пятьдесят восьмой статье: вооружённое восстание, шпионаж, совершение террористических актов, контрреволюционная пропаганда или агитация…

— А что ж тут удивляться? — говорил через четыре года вернувшийся Аркадий. — Со мной был в лагере один завхоз из Тулы. Он был в Москве, в командировке, пошёл на Красную площадь, и сильно ему понравилось, как автомобили выезжают из Спасских ворот, а часовые честь отдают… Он и стал ждать следующего сеанса. Поближе подошёл и заглянул в Спасские ворота. Тут двое в штатском взяли под руки и отвезли на Лубянку. Десять лет по пятьдесят восьмой за терроризм! Мы эту статью так называли: сто шестнадцать пополам .

При отправке в Воркутинский лагерь Аркадия сопровождало предписание: «использовать на тяжёлых работах». Использовали его на строительстве дороги. Однажды подошёл к Аркадию опер.