Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Мне было тогда ещё совсем немного лет, семьдесят пять казались сильным стариковством, и я недоумевал: ну неужели ж в этом возрасте, чтоб умереть, надо ещё и попасть под машину?.. Я это выразил невнятно, но, кажется, пристойно, и Михаил Александрович вздохнул:

— Да что же удивляться… Ведь он всегда… Скок да поскок… скок-поскок… Вот и скакнул!

Увидев Ульянова среди немногих, пришедших на проводы, я не удивился, хотя не ждал его увидеть. Тут дело вот какое. Когда, году примерно в сорок шестом, юноша Ульянов именем Михаил явился из своего сибирского городка в Москву для того, чтобы работать актёром в каком-нибудь театре, а его, конечно, никуда не взяли, он всё же поступил каким-то образом в Щукинское театральное училище. Такой поворот в судьбе сибирского юноши случился по следующим причинам. В городок Тара, где во время войны Миша Ульянов заканчивал среднюю школу, была эвакуирована группа украинских театральных актёров. Для того чтобы пополнить свою малочисленную труппу украинцы устроили театральную студию и привлекли местную молодёжь. Со временем пришёл в эту студию и будущий Ульянов, увлёкся, а вскоре с рекомендательным письмом отправился в Омск, где тоже была студия при эвакуированном Вахтанговском театре. Группой, в которой занимался Миша, руководил Михал Михалыч Иловайский.

Обо всём этом Михал Михалыч мне рассказывал, но я подробности забыл. Теперь же коротко восстановил по автобиографической книге Михаила Ульянова «Приворотное зелье» (М., 2001). О Михал Михалыче Михаил Александрович пишет в этой книге так:

Замечательнейшая личность! Как актёр он уходил корнями в известную московскую студию двадцатых годов — Грибоедовскую. Он хорошо помнил сложный и интересный период жизни театра тех лет, период смелых поисков, яростных отрицаний, и был навсегда отравлен чудом театрального искусства. Характерный актёр, глубокий и опытный режиссёр, человек увлекающийся, он завораживал нас рассказами о замечательных людях, которых встречал на своём пути, о театре. Много интересного узнали мы из его уст о Михаиле Чехове, о Шаляпине, о Качалове и Москвине, о «Братьях Карамазовых» в Художественном театре, о лесковском «Левше» в постановке Дикого, обо всём недостижимом, находящемся где-то там, по ту сторону наших возможностей.

Он не побивал нас великими именами, его рассказы тревожили нас, но и вдохновляли, каким-то непостижимым образом вселяя веру в себя.

Запомнилось на всю жизнь, как мы гурьбой шли по улицам Омска, провожая Михаила Михайловича домой, прося ещё и ещё рассказывать о Москве, о театрах, об актёрах. Это было сильное средство воспитания. Оно тянуло нас к прекрасному, звало вперёд, не давало успокоиться на сегодняшнем, будоражило мысль, фантазию, порождало мечты…

Иловайский был влюблён в театр, как юноша. Как всякий влюблённый, он не замечал вокруг себя ничего, кроме предмета своей страсти. Он носил в себе плюсы и минусы актёрской профессии. Он и в жизни играл. Лишённый чувства реальности, вечно витал в облаках, строил несбыточные планы. Абсолютный бессребренник, он жил в постоянный нужде. И был верен театру, как бедный рыцарь — Деве Марии…

Неудивительно, что, пройдя школу Иловайского, Ульянов сумел поступить в Щукинское училище и всегда потом чтил Михал Михалыча как своего учителя.

Когда Ульянов уже гремел на весь мир, они с Михал Михалычем нечасто, но всё же виделись. Михал Михалыч был практически не у дел, всё только на временных востребованиях, от случая к случаю: то ставил в народном театре у Покровских ворот «Проделки Скапена», где теперь, слава Богу, восстановили Храм Святой Троицы на Грязех; то что-то делал на радио; то уезжал в Омск, где жил во время войны и завёл себе массу театральных друзей и на том же радио… Ульянов старался как-то Михал Михалычу помочь, но это мало получалось. Михал Михалыч, я это замечал, немного обижался, и зря, потому что Ульянов был, конечно, велик, но не начальствен, и, главное, не состоял в системе «ты мне, я тебе». А это значит, что, хлопоча где-то за Михал Михалыча, он, Михаил Александрович Ульянов, должен был выступать в роли просителя, что было не только неприятно, но и неэффективно.

Когда стало известно, что будет сниматься фильм по «Трём толстякам», Ульянов режиссёру (кажется, им был сам Тибул-Баталов) сразу предложил на роль доктора Гаспара Михал Михалыча и передал его фотографии. Михал Михалыч фактурой, темпераментом и всею внутренней своею сутью — очень подходил. Я радовался и предвкушал. А Тибул его не взял. Взял Валентина Никулина. Тот сыграл и, конечно, хорошо, как всегда… Но вот именно что как всегда . А для Михал Михалыча это могло стать переменой судьбы, да и мы бы все увидели то, чего никогда ещё не видали.

Да, Михаила Ульянова я и не ждал на проводах увидеть. Я знал, что у него расписаны минуты, он был уже тогда не просто большой актёр, но и деятель (не начальник) в различных сферах. А он пришёл, прислонился в уголочке и кратко рассказал мне, просто рядом стоящему, о том, как умер Михал Михалыч.

Потом вынесли гроб, мы сели в автобус и поехали в Николо-Архангельское, в крематорий. Когда же отверзлись врата и мы вошли в холодный ритуальный зал, я увидел среди провожающих Михаила Александровича. Оказалось, он ехал за нами в своих «жигулях». Вот этого я уж никак не ожидал. И ритуальные две дамы, видел я, оцепенели. Они никак не могли взять в толк, что такое происходит. Кого-то хоронят в простом дешёвеньком гробу, провожают, дай Бог, десяток престарелых и серенько одетых людей, а с ними, среди них — сам великий Михаил Ульянов!

И вот настала тишина, и Михаил Александрович вышел немного вперёд. Ульянов заговорил. Он говорил с Михал Михалычем так, чтобы тот мог его слышать, и обращался уже на «ты», как заведено у русских.

О чём Ульянов говорил?

Он говорил о том, как всею жизнью своей служил Михал Михалыч искусству… Но как он говорил! Я передать, конечно, не сумею.

Потом, уже на квартире неведомой мне сестры, собрали поминки. Тут Ульянова уже, конечно, не было. Он свою миссию исполнил в полной мере. Здесь, за поминальным столом, я и увидел Вахтерова. Он и повёл поминание. Собравшиеся были вот какие.

Довольно пожилой человек с актёрским лицом (впрочем, все лица были актёрские) присмотрелся к своей vis-a-vis, ещё не очень старой даме, и по-мхатовски подал ей такую реплику:

— Послушай, Маша, я что-то не припомню, когда же мы с тобой в последний раз видались?

Она же в унисон ему ответила:

— Да как же, Коля, ты не помнишь? В девятнадцатом году, на Страстном бульваре, на мне была шляпка с вуалью!

После нескольких поминальных рюмок стали больше узнавать друг друга и выпивать за встречу. Кто-то тревожно проговорил: