Лаврентий Гурджиев - Сталин шутит…

Оба рассмеялись.

Каждый год С.М. Киров приезжал к Сталину погостить, поскольку был ему самым близким из всех соратников. Однажды на отдыхе в Сочи они оба сидели за столом, накрытым в тени деревьев, и попивали легкое грузинское вино. Поблизости находились трое охранников. Сталин подозвал их и пригласил сесть за стол.

– Товарищ Сталин, мы на посту. Мы не можем нарушать инструкцию, – отвечали они.

Сталин и Киров принялись уговаривать их:

– Да вы, ребята, не бойтесь, не выдадим вас Власику (начальнику личной охраны Сталина. – Л.Г. ). Выпьем вместе, закусим. Все будет шито-крыто.

Но чекисты остались непреклонными.

И все же Сталин неоднократно разделял хлеб-соль с обслуживавшим его персоналом. Как писал в своей книжке упоминавшийся А.Т. Рыбин: «Сталин не раз усаживал охранников за стол на террасе или на рыбалке и рассказывал смешные истории из прежней жизни – подпольной, тюремной или ссыльной».

У Сталина дома частенько бывали литераторы. Вот и на этот раз они гостили в Кунцево. Ужиная, оживленно беседовали, произносили тосты. Не пил только один писатель (имя его мемуаристы не называют). Сталин, естественно, спросил:

– Почему вы не пьете?

Тот отвечал изображая крайне загруженного делами человека. Возможно, так оно обстояло в действительности, но в этом случае напрашивался бесцеремонный вопрос – а чего тогда приперся? Словом, ответ прозвучал следующий:

– Мой рабочий день начинается очень рано, и я должен быть в полной форме.

– Ну что же, – ничуть не обидевшись, сказал Сталин, – давайте отпустим писателя, ему завтра нужно работать, он очень занятой человек – не то, что мы.

Мгновенность реакции, тонкость иронии, вежливость формы – все это было в ответе писателя, невзирая на нелогичность его присутствия на ужине. И было перекрыто тем же самым в выводе вождя, который, как искусный тамада, вел этот ужин.

Сталин много раз слушал граммофонную пластинку с записью оперы Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») в старом дореволюционном исполнении.

В советское время опера Глинки была вновь поставлена в Большом театре в 1939 г. Побывав на спектакле, Сталин как тонкий ценитель музыки спросил, имея в виду оркестровку:

– А где же колокола?

– Их нам велели снять.

– Не лучше ли снять того, кто это велел, а колокола вернуть?! – скорее всерьез, нежели в шутку сказал Сталин.

До этого он успел предотвратить еще одно искажение оперы. Перед премьерой «Ивана Сусанина» новую редакцию слушали и смотрели члены специальной комиссии. Ее председатель стал возражать против эпилога, где гуляет празднично одетое население и звучит «Славься, славься, русский народ!». Мол, финал надо снять из спектакля либо убрать из него церковность, патриархальщину… Дошло до Сталина.

– Мы поступим по-другому, – сказал он, – финал оставим, а председателя комиссии снимем.

В 1939 г. министр иностранных дел И. фон Риббентроп прибыл в Москву для заключения договора о ненападении между Германией и СССР. Представляя ему Лаврентия Берия, Сталин сказал:

– Это наш Гиммлер…

Риббентроп, который не блистал умом, расцвел от этих слов. Он был доволен результатами своего визита. Он потом писал, что и помыслить не мог о таком приеме, о таком успехе своей миссии. Но можно только представить себе, как все советское руководство потешалось над надутым, словно индюк, Риббентропом и его самонадеянными партайгеноссе.

Достаточно одного примера. Когда Сталин встречал его в Большом Кремлевском дворце, то любитель красивых поз Риббентроп вытянулся и вскинул правую руку вверх, т. е. отдал честь нацистским приветствием. Все замерли: окружение Сталина от возмущения, окружение Риббентропа от неуместности и неловкости жеста. Вождь, однако, не растерялся. Взявшись пальцами за края своего полувоенного кителя, он ответил министру книксеном. Смех присутствующих довершил картину сего протокольного щелчка по носу. Но Риббентроп вряд ли это понял.

Молотов со смехом делился воспоминаниями о том, как Риббентроп провозглашал тост за него словно за своего лучшего друга. А Сталин неожиданно предложил, имея в виду себя, «выпьем за нового антикоминтерновца», вспоминал Молотов. Этак издевательски предложил и при этом незаметно подмигнул мне, уточнил Молотов. Риббентроп бросился звонить в Берлин и докладывать о «потрясающем заявлении». Гитлер расчувствовался: «Майн гот, какой у меня гениальный министр иностранных дел…»

Ни черта оба не смыслили ни в коммунистах, ни в юморе.

Риббентропу действительно разрешили позвонить в Берлин прямо из Кремля, и он восторженно вещал Гитлеру, что «сидит в кресле русского вождя». Сталин подливал масла в огонь, поддакивая словоизвержениям пребывавшего в состоянии эйфории нацистского гостя. Последнего распирало от сознания своей исторической роли, и, по его словам, он «чувствовал себя как дома, в кругу старых товарищей по партии». Он благоговейно внимал тосту Сталина за здоровье фюрера. И вдруг чуть не подавился, услышав крайне неприятное:

– А теперь выпьем за нашего наркома путей сообщения Лазаря Кагановича!

Сам Каганович вспоминал: «Я же еврей, понимаю, какой ход сделал Сталин! Он не мог ко мне дотянуться через Риббентропа, встал из-за стола, подошел и чокнулся. И Риббентроп вынужден был сделать то же самое. Сталин дал понять, что договор-то мы подписали, но идеологию не меняем».

Но Сталин поддел немецкого визитера-антисемита не только Кагановичем.

Культурная программа пребывания Риббентропа в Москве включала посещение Большого театра. Само собой разумеется, в тот вечер давали оперу «Валькирия» композитора Рихарда Вагнера; нацисты и лично фюрер его обожали. Риббентроп был приглашен в Большой театр на «Валькирию» в постановке С.М. Эйзенштейна, который всем более известен как кинорежиссер. Сталин, представляя постановщика Риббентропу, сказал германскому министру:

– Я слышал, что среди нацистов много неверующих, и вы тоже принадлежите к их числу. Однако какого вероисповедания были ваши родители?

– Мой отец был лютеранин.

– О, как приятно вам тогда познакомиться с лютеранином товарищем Эйзенштейном.

Риббентроп с кислой миной жал руку выходцу из зажиточной семьи рижских евреев, принявших лютеранство.

А фюрера по возвращении министра в Берлин больше, чем договор интересовали снимки, сделанные его личным фотографом. Того отправили в Москву вместе с Риббентропом, чтобы запечатлеть с близкого расстояния уши большевистского вождя; по мочкам ушей Гитлер надеялся определить, течет ли в жилах Сталина еврейская кровь.

Вне сомнения, что кто-то расценит это как комплимент, а кто-то – как большой недостаток, но Гитлер признал, что Сталин успешно прошел тест и не является евреем.