Леонид Васильев - Конфуций

От Конфуция во многом берет свои истоки сложившаяся в Китае система социально-политических идей и институтов. Правда, здесь было немало и от легистов, соперников конфуцианства. Но в конечном синтезе идеи великого учителя сыграли первостепенную роль. Принцип меритократии на тысячелетия определил характер формирования в Китае правящей элиты. Рекрутируясь посредством тщательного отбора, а позже — максимально объективного конкурсного экзамена в несколько туров, правящая элита набиралась из числа наиболее преуспевших в изучении конфуцианской мудрости и в преданности идеалам учителя способных людей, невзирая на их происхождение. Составлявшие основу хорошо организованной бюрократической администрации ученые-чиновники далеко не всегда были близки по своим качествам к идеалу цзюнь-цзы, а порой и разительно отличались от него. Но, сохраняя нормы внешней учтивости и благопристойности и внешне всячески декларируя свою органическую близость к конфуцианскому эталону, ученые- чиновники тем самым вынуждены были действовать в определенных рамках и избегать откровенного произвола. В целом это оказывало заметное дисциплинирующее воздействие на них, не говоря уже о том, что в системе администрации существовал основанный также на соблюдении заповедей учителя независимый инспекторский надзор с правом подачи жалобы на любого чиновника самому императору (в число инспекторов-прокуроров обычно входили безукоризненно честные и наиболее соответствовавшие эталону цзюнь- цзы заслуженные чиновники).

Завещанный Конфуцием принцип формирования администрации из числа знающих и способных был основой культа знаний и учения в Китае, где все высоко ценили книги и свитки, любые записи, вообще иероглифы, где каждый стремился дать образование сыну в надежде, что знания (разумеется, только в пределах конфуцианских) и способности выведут его в люди, помогут сделать карьеру, жить в богатстве и славе, отблеск которой обязательно коснется не только всей многочисленной родни, но также и друзей, знакомых, соседей. Но существенно учесть, что не только выгода как таковая двигала способными и честолюбивыми, домогавшимися карьеры, должности, власти, богатства. В полном соответствии с учением Конфуция о долге цзюнь-цзы, достигшие высокого положения призваны были брать на себя ответственность за добродетельное управление, за благо народа и процветание страны.

Это касается не всех. Было и в истории Китая немало проходимцев, заботившихся лишь о себе и презиравших народ, стремившихся выжать из него максимум. Люди с психологией временщиков нередко оказывались и на троне либо возле него. Однако — и в этом сила, жизненность основанной на конфуцианстве системы — всегда находились достойные и честные чиновники, которые вначале, следуя заповедям учителя, почтительно наставляли старших, включая императора, вернуться на стезю добродетели, а затем все более настойчиво осыпали его докладами и жалобами, не останавливаясь при этом перед страхом репрессий, будучи готовы при случае по приказу сверху даже покончить с собой. Такого рода учет интересов государства и народа перед лицом произвола и вопреки психологии временщиков в конечном счете оказывал свое воздействие. А верность бюрократической структуры не каждому слову тирана-правителя, но принципам издревле заложенных в нее фундаментальных основ способствовала консервативной стабильности страны, выживанию и регенерации всей структуры после спорадически сокрушавших ее гигантских катаклизмов (завоеваний, мощных восстаний).

Итак, кем же был Конфуций и как следует оценивать его учение? В самом Китае такой вопрос на протяжении веков не возникал: споры на эту тему начались лишь в революционном XX веке, причем именно в связи с пересмотром традиции и попытками решительно преодолеть прошлое. Так как символом традиции и всего многотысячелетнего прошлого Китая был именно Конфуций, неудивительно, что в центре споров оказались как идейное наследие философа, так и связанный с ним образ жизни страны и народа. Конфуция обвиняли в консерватизме — и это, в общем, соответствовало истине, ибо принцип консервативной стабильности, высшего порядка лежал в фундаменте конфуцианства. В приверженности к конфуцианству подчас видели причину медленного поступательного развития страны, столь очевидного при сравнении с Японией. Большинством голосов — правда, минимальным — китайский парламент после Синьхайской революции высказался за то, чтобы не считать конфуцианство официальной государственной идеологией.

После победы народной революции 1949 г. конфуцианство как доктрина и Конфуций как ее олицетворение и вовсе отступили на задний план. Мао Цзэдун относился к фигуре Конфуция отрицательно, что особенно проявилось в последние годы его жизни, в ходе "великой пролетарской культурной революции" и связанной с нею кампании "критики Конфуция и Линь Бяо". Кампания шла под знаменем ниспровержения Конфуция как реакционера и сторонника "аристократов" и "рабовладельцев", будто бы рвавшегося к тиранической власти. На деле, как это было очевидно для любого непредвзятого наблюдателя, обличая Конфуция, Мао и его подручные старались дискредитировать ту самую китайскую интеллигенцию, которая в 70-х годах нашего века не торопилась с отрицанием всего прошлого и стала поэтому главной мишенью хунвейбинов в дни "культурной революции".

Как известно, после смерти Мао Китай преобразился, что, в частности, нашло свое отражение и в отношении к Конфуцию, который ныне занимает заслуженное им почетное место в истории страны. Многое из того, что происходит в Китае в наши дни, невозможно понять без учета наследия конфуцианства с его культом сознательной дисциплины, труда, тяги к знаниям и самоусовершенствованию. Пусть Конфуций консервативен и останется таковым в истории, его консерватизм оказался надежной опорой для тех, кто благодаря не в последнюю очередь и этому обстоятельству не просто пережил радикальные конвульсии маоизма, но и вышел из связанного с ними кризиса с минимальными потерями.

Как оценивает Конфуция мировая наука? Первые сведения о конфуцианстве, достигшие Европы примерно в XVII в., произвели немалое впечатление на европейцев и сыграли свою роль в формировании мировоззрения мыслителей эпохи Просвещения, в частности Лейбница и Вольтера [16] 16 Фишман О. Л. Китайский сатирический роман. М. 1966, с. 144 — 147. . Правда, эти сведения были восприняты чересчур восторженно, без учета реалий китайской империи, отнюдь не адекватных идеалам Конфуция. Так что неудивительно и появление резко критической струи в оценке конфуцианства [17] 17 Весьма едко порядки в конфуцианском имперском Китае были высмеяны английским романистом Д. Дефо. . Позже споры перешли в академическое русло и были заменены тщательным анализом фактов в трудах многочисленного отряда синологов. Г. Крил, один из наиболее серьезных исследователей доктрины Конфуция, подвергнув жесткой критико разросшиеся вокруг имени философа легенды, обратил внимание на то, что Конфуций велик прежде всего как человек, что он скорее даже революционер, нежели реакционер, каковым его подчас считают из-за постоянных апелляций к древности. Будучи бескомпромиссным критиком властей, просветителем и реформатором, Конфуций выдвинул на авансцену политической жизни Китая принцип меритократии, ратовал за нравственную безупречность и постоянное самоусовершенствование. Д. Мунро видит достоинства учителя в том, что для него все люди были равны, хотя и не одинаковы, что правильное воспитание на высоконравственной основе он считал ключом к решению сложных социально- политических проблем. Использование правил — ли в качестве "социальной смазки" помогло Конфуцию создать "искусство жить", в целом воспринятое китайцами. Конфуций перенес акценты с Неба на Землю, сделав источником этического самого человека, причем этика для него была тесно связана с политикой, была основой социального порядка, мудрого правления, цель которого — благо народа [18] 18 Подробнее см.: Creel H. G. Op. cit., pp. 7, 11, 35 — 39, 85, 101 — 105; Lin Mousheng. Men and Ideas. N. Y. 1942, pp. 40 — 42; Herztler. T. О. The Social Thought of the Ancient Civilization. N. Y. 1961, pp. 227 — 230; Munro D. J. The Concept of Man in Early China. Stanford. 1969, pp. 48, 82; Schwartz B. I. Transcendence in Ancient China. - Daedalus, 1975, vol. 104, N 2, p. 63. .