Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти

Проблуждав некоторое время (в прошлом году Валерий Николаевич и Миша Косарев пробирались к пещерам пешком, а как подъехать на машине — не очень представляли), сделав крюк в двенадцать километров, добрались до Тенькина — крошечной деревеньки в несколько домов, где жители собирают живицу.

Голодны мы были, как звери. На последней струне доварили кашу, сунули туда тушенку и начали есть. А наевшись, поставили палатки и уселись у костра. Сушили носки, обувь. От них и от мокрой и грязной одежды валил пар.

Завтра — пещеры!

Мы шли через горелый лес, заросший высокими красными цветами иван-чая. Этот цветок любит расти на местах лесных пожарищ. Из земли торчат только обгорелые пни и стволы.

Расколотые, в трещинах, заросшие кустарником скалы образуют гроты, цирки, колодцы.

И вот оно — Чертово городище. Еще это место называют Прорвой.

По религии манси души мертвых уходят в свои подземные миры через пещеры. Поэтому тут оставляли снаряжение, пищу, чтобы обеспечить покойника в его долгом путешествии. Археологи находят здесь и кости древних животных. В прошлом году Косарев нашел кость древнего носорога.

Душа покойника не сразу попадает в пещеру, а идет от места своей смерти по невидимой тропе мертвых. Плохо, если на такой тропе он случайно встретится с живым человеком: мертвец уведет живого с собой, в мертвый мир.

Подходим к отверстию, едва заметному сквозь кустарник. Привязываем к дереву капроновую веревку. Рыжий берет конец веревки и, взяв фонарь, первым лезет в отверстие. За ним, держась за веревку, Толя, Рита, Стасик, Сашка и я. Подбадривая себя песней: «Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был, в таинственной стране Мадагаскар…», — становимся на четвереньки и протискиваемся. Мокрая галька режет ладони и колени. Она быстро сменяется льдом. Вот уже можно идти согнувшись, потом встать во весь рост и, держась за узкие стены, осторожно продвигаться по коридору. Ноги по щиколотку в ледяной воде… Стены опять сжимаются, потолок опять низко нависает над головой. Почти ползем в липкой ледяной грязи.

Крик впереди:

— Осторожнее!

Веревка натягивается. Это Рыжий, ползущий впереди, спрыгнул куда-то. Спускаемся и мы в колодец, примерно метр глубиной, от него снова — извилистый коридор. Жуткое чувство замкнутости пространства. Оно становится почти невыносимым, когда поперек узкого прохода возникла преграда в виде огромного камня. Не обойти, не перелезть. Можно только протиснуться в щель под ним.

Рыжий подкапывает, расширяет щель саперной лопатой. И медленно-медленно (вдруг заклинит) лезет в отверстие. Пролезли и остальные. Моя очередь. На животе, как червяк, извиваясь, лезу. Прижимаюсь к земле всем телом, чуть не лицом. Вжимаюсь и ползу. Это по таким вот тропам уходят в свои нижние миры души мертвых? Не позавидуешь.

Но мне еще больше не позавидуешь: душа-то бестелесна, а у меня вполне материальный и довольно толстый зад, который застревает в щели. Дергаюсь изо всех сил — камень сдирает кожу, но это ладно, главное — пролезла.

Представить себе, что ты осталась тут одна, вот так, ни туда ни сюда, зажатая со всех сторон… Нет, лучше не представлять.

И вдруг стены исчезают и мы входим в громадный грот. От пола поднимаются прозрачные ледяные сталагмитовые колонны. При свете фонаря они блестят и мерцают. Потолка не видно — только сужающиеся черные своды. Стены покрыты крупными ледяными кристаллами, опушенными снегом. Дотронешься, они падают с музыкальным звоном.

Холодно и прекрасно, как во дворце у Снежной королевы.

…Ну и видик был у нас, когда мы вылезли из пещеры на свежий воздух! Сказать, что мы были мокрые и грязные, — значит, ничего не сказать. Мы были бледные, с расширенными глазами и ужасно возбужденные. Ненормально громко разговаривали и нервно хохотали.

Целый день мы провели на Чертовом городище. У нас были с собой чайник, хлеб, сахар.

Миша Косарев копал в том гроте, где в прошлом году выкопал кость носорога, увлекся и не захотел возвращаться в лагерь. С ним остались Толя и Сашка со Стасиком.

На следующее утро мы с Валерием Николаевичем и Стратулатом пошли к ним, отнести им поесть и узнать, как дела.

Миша был в упоении — находил все новые и новые кости.

Вначале, когда он сдавленным голосом произносил:

— Кажется, кость! — все кидались к нему, рассматривали, ахая и качая головами, гигантские позвонки этого самого носорога. Любовно заворачивали в бумагу, надписывали и клали в мешок. Но кости следовали одна за другой. Мослы, бабки, зубы, ребра так и летели из грота к выходу. Их уже не заворачивали, а прямо так кидали в мешок.

— Ну, хватит, Косарев! — кричал Рыжий. — Кончай! Ты что, всего носорога решил выкопать? Имей в виду, мешок с костями я не понесу!

Но Косарев никак не мог оторваться. Копал и копал. Наконец он взмолился:

— Вытащите меня отсюда!

Сам он вылезти не мог: душа сопротивлялась.

Вечером была баня. Горячий полок, березовые веники, которыми мы с Ритой и Вандой Иосифовной хлестали друг друга, раскаленные камни, шипящий пар… А после бани — миска дымящейся картошки, чай у костра, по полкружки водки, махорочные сигареты (кроме Ванды Иосифовны — она курит «Фемину»), песни, анекдоты.

Валерий Николаевич рассказывал о том, как несколько тысяч лет назад одно из мансийских племен мигрировало в западном направлении и после многолетних странствий осело на территории будущей Венгрии, образовав ядро населения со своим языком. Когда Валерий Николаевич ездил в Венгрию на научную конференцию, то довольно свободно общался там по-венгерски, потому что этот язык до сих пор имеет много общего с языком манси.

Мы едем дальше, в сторону Нижнего Тагила. Погода меняется. Днем тепло, а ночью — мороз самый настоящий: вода в чайнике замерзает. Вечером в спальный мешок забираешься, а там — ледяной холод. А всего-то еще — конец августа.

Не доезжая до Нижней Туры, мы прочно застряли в болоте.

Попробовали вытащить машину лебедкой — оборвался трос. Подсунули под задний мост бревно, навалились на него все разом, пытаясь приподнять машину, чтобы подсунуть домкрат. Машина не приподнялась, а бревно переломилось, и все шлепнулись в грязь. Подсунули еще одно бревно. Раз-два, взяли! Еще взяли! Колесо чмокает, с трудом вылезает из грязи. Подсовываем под него сучья, дерн, стволики деревьев. Вагу вынимаем. Колесо, вроде, стоит. Но зато три других засосало еще глубже. Мошка ест зверски.

Вот тут мы были — единое целое. Каждый выжимал из себя все, что мог. Все грязные, руки в ссадинах, никто ничего не ел с утра, но когда мы с Ритой предложили перекусить, все отказались. Кончим, сказали, а уж потом. А то — никакого удовольствия.

Стемнело. Зажгли фонарь от аккумулятора.