Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти

Загасили костер, убрали оставшиеся продукты в хозяйственный ящик и поехали дальше.

Асфальт кончился, опять началась разбитая, вся в ямах, дорога. Грузовик старался из последних сил, но вдруг — крак!

Привычно выскакиваем из машины и видим: деревянная распорка выпала, и кардан волочится по земле.

Чинились мы часа три, и в Свердловск въехали уже в сумерках, еле живые от усталости.

Наш явочный пункт — краеведческий музей. Он разместился в помещении бывшей церкви. Рабочий день кончился, музей закрыт. Разгрузились во дворе, и Стратулат тут же уехал в авторемонтную мастерскую чиниться, а мы огляделись. Бывший церковный двор — заплеванный, пыльный, с кое-где сохранившейся фигурной оградой. Переполненные мусорные контейнеры. Куча щебня. Ладно, лишь бы где-нибудь приткнуться и заснуть. Не привыкать под открытым небом.

Вдруг…

— Ванда Иосифовна! Дорогая!

— Вера Федоровна! Милая!

Чмок-чмок.

Вера Федоровна — директор музея, приятельница Ванды Иосифовны, явилась нам как ангел-спаситель. Разрешила расположиться на ночь в музее и там же поужинать. Ура!

Мы с Ритой сразу побежали за продуктами, пока не закрылись магазины. Мы были в прожженных ватниках, в грязных штанах, с запыленными лицами — на нас оглядывались. В гастрономе мы купили молока, сдобных пирожков, пирожных, рулетов, слоек, плюшек, сырков в шоколаде. Осточертели каши, захотелось изысканной пищи. С двумя тяжелыми сумками вернулись в музей.

Входим в кабинет директора — и чуть не падаем от восторга: мягкие диваны, электрические лампы, кресла, книжные полки, телефон!

На диване нога на ногу сидит Валерий Николаевич. А за письменным директорским столом Миша Косарев читает «Известия». Косарев, этот таежный медведь, которого мы привыкли видеть не иначе, как свисающим со скалы на веревке, или пробирающимся с топориком по тайге, или сидящим у костра — и вдруг — в домашней обстановке, с блаженством на лице, за чтением периодики. Вот это был контраст!

А какой утонченный ужин был у нас в этот вечер: на бумажных салфеточках были разложены кондитерские чудеса, и мы запивали их кофе с молоком, сидя в сухости и тепле под люстрой.

Валерий Николаевич и Миша устроились в кабинете директора. Ванду Иосифовну Вера Федоровна увела ночевать к себе домой. Остальные постелили спальные мешки в бывшем алтаре (там сейчас отдел Советского периода), где у входа стояли во весь рост белые статуи Ленина и Сталина. Так мы и спали под охраной двух каменных вождей.

Решено было оставить в музее на хранение основную часть материалов, чтобы не подвергать их дорожному риску, а потом переправить в Институт посылками. С утра Валерий Николаевич, Ванда Иосифовна и Миша занялись сортировкой и упаковкой, а мы с Ритой умылись и приоделись как могли: Рита надела сравнительно чистую ковбойку, я — сравнительно чистый свитер. Толя Новиков в водолазке и штормовке еще кое-как смотрелся, а остальные и не думали переодеваться.

Прежде всего, мы отправились на главпочтамт получать письма до востребования. В спину нам неслись разного рода замечания, смысл которых сводился к тому, что мы — стиляги и не уважаем людей. Особенно досталось нам с Ритой за то, что мы в брюках. А мы шли по улице Либкнехта, гордые, свободные и богатые (Валерий Николаевич выдал каждому из нас по тридцать рублей из причитающейся нам зарплаты), и чувствовали себя героями Джека Лондона: мы скитались, исследовали культовые пещеры, спали под звездами. Наша обувь стерлась на скалах, одежда прогорела у костров, лица закоптились, волосы выгорели. И вот мы вернулись в цивилизованный мир, еще очумелые от впечатлений, и завтра опять уйдем в тайгу, а они что?

На вопрос, где тут ресторан, проходящая тетка сказала:

— Тут, за углом, только вас не пустят.

Однако нас пустили. Поняли, наверно, что мы, хоть и оборванцы, но богатые оборванцы. Вежливо предложили сдать верхнюю одежду (драные ватники) в гардероб. Мы сдали и заняли большой стол в центре зала.

Господи, зеркала! Хрусталь! Белоснежная скатерть!

Посетители за соседними столиками — кто с любопытством, кто с неодобрением — посматривали на нас из-за газет.

Мы заказали коньяк, вино, салаты, закуски и мясо.

Как же это было здорово — сидеть в ресторане первого класса, есть лангет с картофелем-фри, пить коньяк из пузатых рюмок и вино из высоких бокалов!

Присоединившийся к нам Миша Косарев показывал фотографию своей годовалой дочки.

Рыжий преподнес нам с Ритой букет астр. И все мы в эти минуты были счастливы и очень любили друг друга.

После ресторана Рыжий убежал на вокзал за билетом: он получил извещение из деканата, что ему нужно срочно ликвидировать два хвоста, иначе его отчислят.

Миша вернулся в музей разбираться в научных материалах. Сашку и Стасика потянуло в сон, и они ушли с Мишей. А мы с Толей и Ритой до вечера гуляли по Свердловску, заходили в книжные магазины и универмаги, ели мороженое, пили газировку и говорили о том, как это хорошо — вернуться после скитаний к цивилизации. Толя сказал, что в этом, в сущности, весь смысл и вся прелесть таких экспедиций.

А рано утром на починенной машине мы ехали к месту нашей последней стоянки, до которой было 140 километров, — на речку Серьгу. Днем мы пересекли границу Европы и Азии. До этого мы были в Азии, а теперь въехали в Европу.

Скала нависла над самой рекой. Она была не просто отвесная. Она стояла почти под острым углом к воде. О чем только думали эти древние художники, рисуя свои знаки на такой малодоступной скале, в двадцати метрах от земли, вернее от воды, потому что скала уходила основанием прямо в реку, узкую, светлую, прозрачную, с таким быстрым течением, что видно было, как на дне шевелится мелкая галька. Вокруг больших белых валунов вода пенится, бурлит, образует водовороты и перекаты. Похоже, что когда-то там, наверху, на скале, был уступ, но потом он рухнул в воду, чуть изменив течение.

А рисунки, как назло, четкие, как будто и не прошло нескольких тысяч лет с того времени, как их нарисовал древний художник. Два человечка, олень и еще какие-то изображения, плохо просматриваемые за острыми гранями выступающих камней.

Первая ночь на Серьге была пасмурная, с дождем, но утро наступило солнечное и жаркое. Мы с Ритой пошли к речке умыться. Сотни мальков крутятся у самого берега. Опустишь руки в воду — они кидаются врассыпную, а через минуту снова подплывают, щекочут ладони.

Это первая река на нашем пути, где есть рыба.

Мы с Ритой сидели на корточках и любовались рыбками. Вода такая прозрачная, что у самых маленьких рыбешек виден каждый плавничок.

Я сбегала принесла хлеб. Мы кидали в воду куски и смотрели, как рыбки рвут их на части. Мне отчего-то жалко было этих мальков. Представилось, что их мамы-рыбы перед смертью эвакуировали своих детей по ручьям и протокам в эту чистую, не отравленную речку. А сами они плыть с ними не могли и умерли в Тагиле и в других реках, отравленных радиацией.