Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Очень признателен тебе за производство в чин «генеральский», но даже и это не помогает мне «выкурить» Родичева. Он твердо решил быть здесь до 27-го, несмотря на все мои демарши. Правда, последние дни на него наседает жена, с требованием поскорее воротиться, и это, я думаю, будет сильнее, чем «генеральский» авторитет – он уже начинает поговаривать, что наскучило и т. д. и т. п. Я его в этом стараюсь утвердить всеми силами. Жаль, что не слышал твоей передачи о трех «слонах», разумеется, благодарен, хоть и не привелось слышать – все-таки в мире есть люди, которые встают рано, и они слышали.

Из Новосибирска пришли недавно хорошие вести – мне твердо обещают квартиру, «Сиб. огни» рекламируют на следующий год мой новый роман, и в конце сентября лечу в Новосибирск. Где-то в середине октября буду в Москве. Слышал от Родичева, что ты идешь в отпуск? Будешь ли в это время дома?

Получил на днях письмо от Карповой В.М. – обещает свою поддержку в «Роман-газете». Вот и все мои новости. Как у тебя? Книга твоя, ясно, будет издана – Родичев много говорил о ней, говорил хорошо. Он понимает, что работы у тебя много, разводит руками. Наверное, в Москве сейчас хорошо – золото осени: помидоры, дыни и прочие блага. Вчера я купил огромную дыню из Алма-Аты – не дыня, а сказка. Знойная Африка – крокодилы и бегемоты, и пальмы с неграми. Я разрезал ее пополам, и на меня пахнуло таким духом, что впору свалиться в обморок. Представляешь мою стойкость? Даже не пошатнулся.

Будь здоров, Виктор, добра тебе и счастья. Не забывай, хотя и не мог выполнить твоего поручения – «выкурить» Родичева.

Жму руку.

18.09.64 года Проскурин.

А дыню съели, семечки я собрал, завернул в бумагу и на ней написал: «Съедено сие чудо природы 17 сентября 1964 года, и в съедении участвовало пять человек». Пакет спрятал на память, для обозрения потомков».

«Дорогой Виктор!

Последнее твое письмо вселило в меня надежду еще большую, хотя, как я писал тебе, до меня тоже дошли хорошие ветры из Новосибирска. Милый мой, я знаю, что тебя интересует другое – Родичев. Он собирается улетать 30 или 1 октября, говорит, надоело и т. д. и т. п. Сочувствую тебе, но что я могу? Ничего я не могу в этом отношении. Мужик он упрямый, упорный и кряжистый, и если что задумал, сдвинуть его трудно. Он сам говорит, что ты его костеришь теперь и что тебе трудно. Хотелось бы застать тебя в Москве, когда буду там в октябре. Нет, нет, мешать я тебе не думаю – знаю, что такое книга. А встретиться разок-другой хотелось бы. Добил я все-таки свою проклятую повесть – мне было очень важно это сделать для самого себя. Трудно опять начинать после большой вещи. Не улыбайся иронически (большой – в смысле по размеру).

У нас тут в Хабаровске – олимпийцы, треск, блеск и – холод. Гуси улетели, ждем снега. Кета не идет этот год – ход кеты праздник для Амура. Царь-рыба, но говорят, что когда-то давно у нее выпал большой мор, и с тех пор она три года идет, а четвертый – пуст.

Будь здоров, Виктор, большой тебе удачи. Привет Зое Владимировне, жму лапу, до встречи. П. Проскурин. 27.09.64. <���Хабаровск>».

«Виктор! С Новым годом – добра тебе – пусть будет этот наступающий щедрым для тебя по всем стратегическим направлениям. Я с Лилей сейчас в Орле, под окнами на площади горит елка. Тихо, спокойно – снег.

Счастья тебе, успехов.

Проскурин».

<31.12.64> <���Орел> (Датируется по штемпелю на открытке.)

«Здравствуй, Виктор!

Несмотря на твое грозное послание, вот и еще несколько дней протянулось, не мог сразу ответить – второй месяц очень болен сын, сейчас в больнице, дежурим возле него по очереди. Ты, брат, вольный казак, а у меня – такие дела. Ну, да это, вероятно, тебе не интересно, а меня не извиняет. Ты прав. Давно я хотел написать тебе о твоей книге, и все откладывалось по разным причинам, а прочитал я ее еще весной, после Крыма. Мне понравилось. И особенно твоя трактовка Григория. Молодец! Подписываюсь полностью. Я не читал других критических работ о Шолохове, но вижу, что ты выступил один против всех, и правильно выступил, коль такое вульгарное, примитивное толкование одного из лучших образов русской литературы. И дело здесь даже не в самом образе, а вообще в подходе к истинномув литературе и в жизни, к объективному познанию истины и человека.

Это красной нитью идет по всей твоей книге, и я хотел бы, как только разгрузятся мои домашние тяжести, поговорить об этом печатно. Очень интересный и нужный вопрос. Некоторые страницы меня не устраивают, но это дело второе, и об этом – при встрече. Разумеется, если ты захочешь. Ведь все ученые мужи чрезвычайно самонадеянны и высокомерны и почти никогда не соглашаются с мнениями других.

Теперь о моем «гениальном» романе. Хотя ты пишешь о Шолохове – большом юмористе, юмор тебе, Витя, мало удается, и получается как-то кособоко. Во-первых, не та причина моего молчания, а во-вторых, гениальность вещей определяется спустя много лет после их создания. Близко – мир слеп (в том числе и критика). Слеп, пожалуй, не буквально, а в огромном конгломерате самых различных страстей, чувств; один мозг без чувств легко доходит до абстракций, и в этом страшная слепота человечества, которая еще неизвестно куда приведет. Это, конечно, мои, возможно, спорные мысли.

Ну да ладно, Витя, не сердись на меня. Жму твою мужественную лапу. Передавай привет всем друзьям, при встрече поговорим. Я сейчас почти никому не пишу.

Обнимаю.

П. Проскурин 17.08.66 года г. Орел».

«Здравствуй, Виктор!

Немного задержался с ответом, но ты уж меня прости, я ведь не всегда сижу в благодушном созерцании, положив ноги на стол, и читаю Булгакова или еще кого, не менее знаменитого, приходится иногда и потрудиться для хлеба насущного. Для славы куда уж! Славу распределили окончательно в 19 веке и в первое 30-летие 20-го. Так что сейчас все воняет потом, все ради хлеба, а там, где замешаны столь низменные интересы, бессмертие отступает подальше, до более удобного момента.

Ты великолепно определил свойство таланта Булгакова, и хотя Гоголь тоже шел где-то по самой грани реального, это не умаляет Булгакова, хотя и снижает несколько чувство новизны. Но Булгакову было несомненно труднее Гоголя; в этом сомневаться не приходится; вот писатель, который работал больше, чем только для хлеба. Значительно больше!

Ну да ладно, что заниматься не тем, что нужно, ведь все равно это ничего не исправит.

Сижу я, Витя, больше думаю, чем пишу, воспитываю детей, хотя воспитатель из меня липовый, срываюсь.

Как я и ожидал, в «Правде» статью предложили повернуть в другую сторону, выхолостить именно ту мысль, на которой держалось все построение. Я вежливо приподнял фуражку и распрощался – так что еще одно «творение» улеглось плотно в «архив», ожидая своего часа. То же и с «Литературкой». Вечны и мудры слова – «Не садись ты, невежа, не в свои сани».