Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

<13 ноября 1967> (Датируется по штемпелю на конверте.)

«Дорогой Виктор Васильевич!

Верстка вычитана. (Прерывался – ездил в Ленинград, на дискуссию по военной литературе.) Поправки мои минимальны (берег верстку и труд людей), поэтому прошу все мои поправки учесть и перенести, особенно в рассказах «На далекой северной вершине» (подзаврался я в нем, и писатели меня уличили!) и в рассказ с «Ясным ли днем» – концовку.

Также попрошу или переписать, или оставить в сокращенном виде аннотацию к книге. Ты ль перенес из рецензии и напрасно! Какая такая может быть «необыкновенная правдивость»?! Необыкновенной бывает ложь, а правда, как ты и пишешь дальше, – «проста, буднична, нешумлива».

Словом, поменьше бы комплиментов – книга ж впереди, и читатель сам разберется, что там к чему.

Боюсь цензурных зацепок. Если они стрясутся – вызывайте в редакцию меня. В конце марта я еду в Югославию и, когда буду в Москве – позвоню. Отчего так мелко набрали книгу? Прямо чуть не ослеп, пока читал! Плохо в Туле набирают, как у нас в Перми – элементарных ошибок тьма.

Формат книги все же изменился. А иллюстрации остались ли?

Жаль, если нет.

Ну будь здоров! Книге – счастливого пути по цензурным коридорам.

Привет Нине Дмитриевне! Тебе жму лапу – твой Виктор.

10 марта 68 г.».

«Дорогой Виктор!

Так и не смог я позвонить тебе на обратном пути из Югославии – с поезда на поезд падал, да еще в предпраздничной столичной круговерти еле и билет достал. Приехал домой 1-го мая, вечером, и 44-летие свое встретил в пути.

А дома. Дома уже сидел стриженый сын и ждал отправки в армию. Проводили его – отваживался с женой, она у меня также бывшая солдатка и понимает, что к чему.

Сейчас сын находится уже на пути в Германию. И в эти же дни я получил письмо из Германии с извещением, что там намереваются издать мою «Кражу». Так сказать, полное содружество! Изувеченный немцами отец развлекает их художественными произведениями, а сын его на солдатских слезах и кусочках выращенный будет охранять мир и покой недобитых.

Загадочна и изменчива жизнь, не угнаться за нею мысли и духу художника, а уж просто обывателю тем более – он глотает жизнь, как склизкую галушку, лишь бы в рот попадало.

Как там со сборником? Прошел ли он цензуру, и если прошел, то когда может быть?

И еще. Закончился третий заход на «Пастуха и пастушку». Пока повесть гнет меня в дугу, и я отложил ее до осени, в надежде, что при шестом-седьмом заходе и я, поизносившийся чалдон, все же заломаю эту неподатливую девицу. Словом, зимой я ее хочу и хотел бы, чтоб Ваше любезное издательство включило ее в план 70-го года. Зная, что наше хозяйство, в отличие от прогнившего, иного! ведется по плану, я заранее и заявляю об этом. Повесть шесть листов, и хочу я ее издавать без довесков – одну. Когда надо будет заявку, скажешь ты, я ее сочиню.

Как твоя молодая семейная жизнь протекает? Остается ли время читать газеты и книжки, хоть изредка? Если да, то читал ли ты роман Абрамова «Две зимы и три лета»? А также повесть Нагибина «На кордоне»? Хотелось бы знать твое мнение на икий (на этот?) счет. Меня эти вещи по-настоящему взволновали. Несмотря ни на что, литература наша идет вперед и совершенствуется! И это, видимо, процесс уже необратимый, чему я шибко рад, жму твою молодосемейную – Виктор».

<18.05.68> (Датируется по штемпелю на конверте.)

«Дорогой Виктор!

Еще до твоей открытки из Вашего любезного издательства пришла открытка с тем же сообщением, что и в твоей, и я написал, чтобы деньги мне перевели на Бутырскую сберкассу, там еще с курсов остался мой счет незакрытым и, может, бухгалтерия это уже сделала? Очень был я удивлен и обрадован вниманием Вашей бухгалтерии. Говорят, театр начинается с вешалки, а издательство – с бухгалтерии. Значительно, безмерно отличается Ваша бухгалтерия от «молодогвардейской», там ханы сплошь и необязательные работники, которые платят деньги, делая вид, что ты их вынимаешь воровски из чьего-то кармана.

Живу я все в деревне. Доделываю сценарий по «Звездопаду». Сначала не ладилось и не хотелось делать, а потом пошло, и если дойдет до фильма, и снимут его так, как сделан сценарий – будет потрясающе! Говорю тебе это не для хвастовства, а потому что вижу и еще потому, никогда не сможешь убедиться в том, что соврал я тебе или нет.

Нашел, для отдыха и разрядки, два коротких рассказа для детей. Вот прелестная работа! За каким я чертом бросил писать для детей?! Жил бы, как Агния Барто или классик Эфетов, ходил бы золоте, здоров был и бесценен.

Здоровье, кстати, нормально. В деревне я всегда чувствую себя хорошо и работаю плодотворно.

С 4-го по 8-е в г. Киеве встреча ветеранов нашей дивизии – удостоен! Тороплюсь доделать все дела и отправиться, на обратном пути – в середине сентября заеду в Москву. Может, к той поре появятся «Сумерки» и мы их как следует обмоем?! Привет твоей супруге и маме. Поклонись Нине Дмитриевне, Вашим добрым работникам бухгалтерии, тех. отдела и Капустину Жене. Жму – Виктор.

Дочка собирается сдавать на заочное в Пермский университет, боится в Москву ехать – провинция! Спасибо тебе за память!»

<19 августа 1968 г.> (Датируется по штемпелю на конверте.)

«Дорогой Виктор!

Я, кажется, перехвалил Ваше издательство и пропел ему преждевременные дифирамбы. А это наказуемо в наше время.

Я прилагаю тебе справку из бухгалтерии, по которой выходит, что получу я еще 100 рублей резервных и на этом – кресты.

Я, к сожалению, плохо разбираюсь в расчетных делах, но чувствую, что что-то со мной обошлись не очень справедливо.

Наверное, следовало перезаключить договор на массовый тираж, как это делалось в «Молодой гвардии», и я-то подумал, что в каждом издательстве, как в Вятке – свои порядки.

Словом, как-то так получилось, что я рассчитывал за книгу получить больше и на этом строил соответственно свои дальнейшие планы.

Я знаю, что ты из издательства ушел (в журнал «Молодая гвардия». – В. П.), но по старой памяти помоги мне разобраться в этой бухгалтерии, и, если ты найдешь, что со мной обошлись несправедливо, я воспользуюсь своим единственным правом, правом самому распоряжаться своими рукописями, и этому издательству больше ничего не дам.

Я вообще начинаю думать, что мне надо отступить на исходные позиции и издаваться на периферии, где меня никто не надувает и крови не портят.

Честолюбие потешил – и будя!

На сим деловую часть закончил – перехожу к лирической. Живу дома почти один – жена уехала в санаторий. Пробую работать, но одолевает текучка, особенно рукописи. Я их прочел много и все похожие, в том числе и Сбитнева «Тростинка...». Стоят у нас страшные морозы, простыл, кашляю, горло болит, но «Пастушку» все же прижимаю, и она меня жмет, кто кого дожмет – пока не знаю.