Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Как мы убедились, в литературе и искусстве существуют и крайности. Нарушение основополагающих реалистических принципов отбора не раз приводило художников, писателей послевоенной поры к созданию высветленных, «леденцовых» произведений. Есть и другая крайность – очернительство, односторонне-мрачный показ советской действительности.

Лучшие произведения современной русской прозы, в том числе произведения А. Иванова и В. Астафьева, доказывают, что советская литература не пойдет ни по одному из крайних путей. Советская литература избрала единственно верную магистраль, проложенную на надежной тверди, – правду жизни.

Это мысли из статей, опубликованных в журнале «Волга» (1969. № 3; 1970. № 6). Затем статьи вышли в сборниках «Россия – любовь моя» (М.: Московский рабочий, 1972) и «Мятежная душа России» (М.: Советская Россия, 1986).

В жизни каждого человека бывают судьбоносные дни, таким днем в моей жизни стал, казалось бы, обычный цэдээловский день...

Взял чашечку кофе и два бутерброда. Недалеко от меня сидели Иван Стаднюк, роман которого «Люди не ангелы» недавно вышел в «Советском писателе» под моей редакцией, Владимир Фирсов, в то время мы были с ним очень дружны, и Виктор Яковенко, заместитель главного редактора в «Роман-газете», тоже мой товарщ и друг. Что-то у них не ладилось, не было обычного веселья и разгула.

Увидев Ивана Фотиевича у своего стола, я встал ему навстречу, поздоровались.

– Виктор! – просто сказал Стаднюк. – У меня вышли в «Роман-газете» «Люди не ангелы», решили обмыть, как полагается, но в ресторане полно народу, мест свободных нет, не пробьешься. Я предложил поехать ко мне домой, мы недавно получили новую квартиру, кстати и посмотрите. Поедем с нами?

За время работы над романом мы хорошо узнали друг друга, не раз встречались и за рабочим столом, и в разных застольях.

Фирсов и Яковенко уже подходили к моему столику, поздоровались, и все вместе двинулись из ЦДЛ под водительством Ивана Стаднюка. Взяли такси и быстро оказались на улице Правды.

К сожалению, Иван Фотиевич домой не дозвонился, не предупредил, что явится целая компания непрошеных гостей, нажал звонок, а сам вытолкнул меня вперед, сказал:

– Давай, Виктор, ты у нас самый смелый и трезвый еще.

Дверь открылась, напротив меня стояла красивая девушка, несколько оторопевшая от неожиданности. «Она!» – мелькнуло у меня.

В моей квартире на почетном месте висела репродукция картины Репина «Украинка», олицетворявшая мой холостяцкий идеал, а стоявшая перед мной была разительно похожа на изображенную на картине.

До сих пор ничего подобного не встречалось мне, а тут вот... «Она! Она! Она!» – забилось мое ретивое. Познакомились, прошлись по комнатам, квартира оказалась просто замечательной, три большие комнаты, хорошая прихожая, большая кухня. Чувствовалось по всему, что хозяева действительно только переехали сюда, повсюду лежали неразобранные тюки, связки книг, чемоданы...

Антонина Митрофановна, чудесная женщина, ничуть не удивилась непрошеным гостям, оказалось, что за долгую совместную супружескую жизнь привыкла к подобным выходкам своего любимого, быстро накрыла на кухне стол, Галя сноровисто помогала ей. И вот мы за столом... Все пошло по привычному в таких случаях руслу: за книгу в «Роман-газете», за автора, за редактора, за хозяйку, за дочку, за гостей...

Я невольно бросал сначала осторожные взгляды в сторону Галины, но потом по мере увеличения дозы спиртного осмелел, откровенно разглядывая ее... «Она! Она! Она!» – снова и снова стучало мое сердце. Но встречал сердитые ответные взгляды...

Телефон я знал, позванивал, приглашая то в кино, то в театр, но получал отказ с объяснениями вроде бы уважительных причин: то занята в институте, то как раз именно тогда, когда я приглашал, идут семьей в гости и пр. и пр. Несколько месяцев мы так ни разу и не встретились.

И вот июль 1967 года. Анатолий Иванов подарил мне два билета в Большой театр на оперу «Алкины песни», написанную по его повести и поставленную Новосибирским оперным театром, приехавшим на гастроли в Москву. Я пригласил Галю в Большой театр, и она согласилась.

Опера оказалась слабенькой, голоса средненькие, в антрактах и после оперы я весь был поглощен одним желанием – как бы не отпугнуть, не разорвать нить, которая незримо уже соединила нас. И говорил, говорил, как будто сто лет молчал до этого.

После Большого театра мы встречались почти каждый день, кино, театр, выставки, гуляние в парках, однажды даже вытащил ее в Лужники, на корт, но с ужасом увидел, что теннисного партнера из нее сделать не удастся...

Я уехал в Коктебель, затосковал и в порыве страсти написал письмо с признанием в любви... Будто нашел у себя в столе или на берегу моря какие-то листочки, и вот что пишет совершенно незнакомый мне человек. Может, и вам будет интересно почитать, как некогда объяснялись в любви. И эти листочки послал. Куда они подевались, эти листочки? Не нашел, а было бы любопытно прочитать эти листочки сейчас, узнать, что я наворотил в порыве нахлынувших чувств. Где-то в конце сентября я вернулся в Москву, сразу позвонил, сразу был принят дома, где было полно гостей, многих из них я уже хорошо знал. Как-то, спускаясь по лестнице на улице Горького в метро, мы, случайно поворачиваясь друг к другу, поцеловались. Новый, 1968 год я встречал в ЦДЛ вместе с Галиной и ее родителями, шампанское пили, но ничего более крепкого я себе не позволял, предчувствуя, что именно сегодня все и должно решиться... И действительно я признался в любви и сделал предложение. Она была смущена, осторожна в своих словах, но я понял, скорее почувствовал по ее взглядам, застенчиво бросаемым в мою сторону, что главное в моей и ее жизни свершилось – мы любим друг друга.

23 марта 1968 года состоялась грандиозная свадьба в гостинице «Украина», моими свидетелями на церемонии бракосочетания были Григорий Коновалов и Олег Михайлов, у Гали – две ее подруги.