Константин Сапожников - Уго Чавес

Чавес вспоминал: «Встреча с Фиделем была для меня чем-то сказочным. Никогда не забуду этого свидания, нашей беседы. Прошли годы, и Фидель во всё большей степени становился для меня вторым отцом. В тот день, когда он вошёл в домик Мамы Росы в Сабанете, ему пришлось пригнуться. Двери были низенькими, а он — гигант. Я смотрел — и не верил глазам. Это было подобно сну. Тогда я сказал Адану: “Это похоже на роман Гарсии Маркеса”. То есть через сорок лет после того, как я впервые услышал имя Фиделя Кастро, он посетил дом, где мы выросли… Фидель для меня — отец, товарищ, наставник по выбору безошибочной стратегии. Когда-нибудь мне предстоит написать о том, что мы с Фиделем пережили, о тех встречах, которые были у нас. У нас сложились такие глубокие духовные отношения, что я уверен: он чувствует то же самое. Мы оба должны благодарить жизнь за нашу встречу».

Поездку Чавеса в Гавану подвергли критике даже его сторонники. Мол, на этапе активной «политической раскрутки» не стоило демонстрировать дружеских чувств к Фиделю и симпатий к кубинской революции: это будет стоить потери многих голосов на будущих выборах! Первый визит на Кубу имел немалое значение для Чавеса. Его узнавали на острове, который был источником вдохнове134 ния для тысяч революционеров Латинской Америки! «В день, когда я шёл по Гаване, одетый в “лики-лики”, ко мне приблизился какой-то человек и, рассмотрев меня, воскликнул: “Невероятно, но ты очень похож на Чавеса!” Я поприветствовал его, а он мне ответил: “Вива Фидель!”». Несколькими неделями позже Уго отправился в поездку по Венесуэле. Во время одной из остановок, в придорожном ресторане близ Сан-Матео, сеньора, накрывавшая на стол, узнала Чавеса, крепко обняла его и сказала: «Карамба, вы говорили с моим вождём, вы говорили с Фиделем». Для Чавеса это было ясное послание народа: Куба и кубинский вождь у простых венесуэльцев отторжения не вызывают.

Недругами Чавеса поездка в Гавану была интерпретирована самым подлым образом. В газетах появились фотографии, на которых он обнимался с Фиделем, и комментарий, что они создают в Южной Америке партизанскую армию.

Отношения между Чавесом и Фиделем для оппозиционеров всегда были сильнейшим раздражающим фактором, подобным красной тряпке для быка. «Чавес полностью зависит от кубинского диктатора, выполняет все его указания даже вопреки интересам венесуэльского народа» — эти обвинения звучали постоянно. Чавес парировал: «Я уже говорил, для меня Фидель как отец. Он для меня — обязательная точка отсчета».

Как бы ни возмущался Чавес клеветнической кампанией в СМИ, его поездка в 1994 году по странам Латинской Америки была больше, чем просто «ознакомительной» и важнее, чем «установление полезных связей». Создание «Боливарианского интернационала» близких по духу партий на континенте — вот что он вынашивал в качестве международного проекта, дополняющего «домашний проект» — демонтаж прогнившей Четвёртой республики и создание Боливарианской Республики Венесуэла. Та поездка показала, что память о мрачной эпохе военно-диктаторских режимов в регионе, болезненные процессы восстановления демократии в странах, переживших разгул репрессий и террора, негативно сказались на общественном интересе к его визиту. К нему отнеслись как к типичному «путчисту», не слишком разбираясь в тонкостях его политической программы. Выступлениями Чавеса в Буэнос-Айресе заинтересовались немногие, хотя в малотиражной левоцентристской прессе его подавали как «идейного продолжателя Перона». Журналист, показав Чавесу на полупустой зал, сказал не без иронии:

— Команданте, вам будет очень трудно создать боливарианский интернационал с такими кадрами. Их очень немного, и почти всем перевалило за пятьдесят.

— Ничего страшного, — ответил с улыбкой Чавес. — Если мне придётся выступать в зале с пустыми стульями, я это сделаю.

Во время того визита в Аргентину, в июле 1994 года, Чавес познакомился с политологом и социологом Норберто Сересоле. Венесуэлец стал для Сересоле даром судьбы. Аргентинский учёный разработал теорию «прогрессивного националистического бонапартизма» с харизматическим лидером во главе. Сересоле очень рассчитывал, что Чавес заинтересуется его теоретическими выкладками, особенно той частью, где излагалась доктрина использования армии для борьбы за национальное освобождение. Так и получилось: венесуэлец нуждался в научном обосновании своих претензий на власть, лидерство, включение армии в процесс социально-общественных преобразований. Сересоле представил Чавеса друзьям, бывшим и действующим военным правой ориентации. Венесуэлец активно общался с ними, но его интерес к организациям левого направления не снижался, что «неприятно удивляло» Сересоле.

Впрочем, аргентинец надеялся на всемогущую диалектику исторического процесса: Латинская Америка нуждалась в подлинном лидере — бесстрашном, объединяющем, выдвигающем грандиозные задачи. В Чавесе со всей определённостью проступали черты такого харизматического лидера, который способен ответить на неотложные вызовы современности, дать решающий импульс эпохе всемирных перемен.

Вскоре Сересоле перебрался в Каракас, поближе к своему «научному объекту». Позднее Сересоле написал: «В те времена мы вместе объездили, и не раз, почти всю венесуэльскую географию, по маршруту, который начался в далёком Буэнос-Айресе и завершился в Санта-Марте, в Колумбии. Я мог видеть на практике, как действует “харизма”, нечто, о чём я имел представление по книгам, но чего почти не видел в реальности. Я мог видеть — воочию, в эпоху “повышенного риска” для Чавеса — как борется выдающийся политик против враждебности истории и мелочных затруднений повседневной жизни».

Аргентинец был на десять лет старше Уго, но разница в возрасте почти не замечалась. Несмотря на свою грузность, Норберто был подвижен, размашисто жестикулировал, обла136 дал живой мимикой и тонким юмором. Он был внимательным слушателем, что очень ценил Чавес. Сересоле снимал затемнённые очки, приглаживал аккуратно подстриженную бородку, проводил ладонью по высокому лбу, словно настраиваясь на доверительную волну общения, располагающе посмеивался, предвкушая свободный полёт дискуссии, не ограниченной никакими табу.

В биографии Норберто Сересоле было много неожиданных виражей, и все они отражали его идейные метания, жажду участия в значимом латиноамериканском проекте преобразований. Кумир Сересоле Хуан Перон не сумел довести свой «Третий путь» до успешного завершения: помешали внутренняя аргентинская реакция, враждебность Соединённых Штатов, физическая дряхлость президента, второй президентский период которого длился менее года. Социализм Фиделя Кастро не казался Сересоле привлекательным. В нём было слишком мало пространства для личной независимости и экспериментов. Большие надежды Сересоле возлагал на прогрессивные реформы в Перу, был близок к президенту Веласко Альварадо в качестве советника, эмиссара для особых поручений. Среди успешных миссий Сересоле была поездка в Москву по поводу закупки советского вооружения для перуанской армии. О Советском Союзе аргентинец отзывался с симпатией. Ещё бы, он» несколько лет преподавал советским офицерам в Высшей военной школе, опубликовал в Москве несколько монографий на тему модернизации вооружённых сил. Его заслуги признали даже в Академии наук СССР, в Институте Латинской Америки он был своим человеком. Сересоле не скрывал от Чавеса симпатий к арабскому миру. Ливан, Иран, Палестина — для аргентинца это были страны, подвергающиеся постоянной угрозе со стороны «янкисионизма», и потому им следовало оказывать всестороннюю поддержку. Сересоле установил контакт с организацией «Хесболлах» и получал от неё деньги на содержание центра солидарности в Мадриде.