Валерий Шамбаров - Государство и революции

Одно цеплялось за другое. Экономические реформы потребовали обновления идеологической базы. И партийные теоретики предложили испытанный путь, свалив все беды на Сталина. Конечно, опять в "разумных пределах". Выбросили на прилавки и разрекламировали в качестве сенсаций соответствующие новой линии бестселлеры, вроде "Детей Арбата". Реабилитировали еще одну категорию жертв - Зиновьева, Каменева и иже с ними. Так же, как Хрущев вознес на пьедестал проблематичную фигуру Тухачевского, попробовали сделать героя из Бухарина. А на политзанятиях предписали конспектировать несколько работ "политического завещания Ленина", объявив, что в них-то и содержатся подлинные концепции ленинизма, поскольку он там тоже Сталина обругал и единственный раз "кооперацию" в положительном смысле упомянул. Что ж, народ действительно кинулся на сенсации. Но не остановился на них. То, что во времена Хрущева воспринималось как смелое откровение, теперь явно выглядело половинчатым и робким. Верить в героизм Бухарина уже отказывались. Ленинская мудрость перестала быть неоспоримой. И люди задавались логичным вопросом: что же получается, Ильич всю жизнь "ошибался", перед смертью в полубреду одумался, выдав несколько страничек "истинных" мыслей, потом их Сталин "исказил", потом "эпоха застоя" - так когда же, собственно, линия партии была верной?

Реабилитация "ленинской гвардии", еще вчера числившейся врагами народа, вызвала эффект, обратный желаемому. Если партия в таком вопросе лгала столько десятилетий, то кто стал бы снова верить ей на слово? Разрешение "антисталинизма" вернуло к жизни и выплеснуло на страницы печати целый пласт литературы, пребывавшей под запретом в ящиках редакционных и писательских столов - раз уж была провозглашена новая линия, то все издания по доброй советской традиции наперебой спешили подстроиться под нее, выискивая и хватая подходящие произведения. Но среди этих произведений, десятилетия пролежавших втуне, дошли до читателя и куда более искренние, куда более последовательные, чем конъюнктурные творения Рыбакова и Шатрова. И когда бурно начавшиеся "разоблачения" зациклились и запнулись недоговорками, люди не удовлетворялись этим и ответы на нераскрытые вопросы начинали искать самостоятельно. И находили их совсем не в той области, которая была желательной для творцов "перестройки".

Выход страны из развала и тупика был уже невозможен без помощи развитых стран. Без финансовых вливаний из-за рубежа, без заимствования передовой техники и технологий - ну и, конечно же, без прекращения разорившей СССР политики мирового противостояния. И ограничиться полумерами, разойтись, оставшись при своих интересах и на достигнутых рубежах, как это пытался сделать Брежнев, теперь уже не получалось. По сути, Горбачев пошел на капитуляцию. Капитуляцию, которая никогда не называлась этим словом, и условия которой вряд ли когда-нибудь оформлялись юридически. Тем более, что за границей привыкли наивно судить о состоянии СССР по передовицам советских газет и цифрам перевыполненных планов, поэтому там сперва даже не представляли всей глубины развала и кризиса, в котором оказалась наша страна. И Михаил Сергеевич, вынужденный выступать просителем, в ответ сам предлагал одну уступку за другой в виде "мирных инициатив". Потом, видимо, поняли, почувствовали свою силу, выдвигая ответные требования за свою помощь. И они безоговорочно принимались, шаг за шагом. Вывод войск из Афганистана, действия по разрушению Советской Армии, сдача Восточной Европы...

Ну а то, как реализовывались эти уступки на практике, и внешне-то напоминало капитуляцию государства, признавшего свое поражение. Взять хотя бы кампании по массовому сокращению и увольнению офицеров - которые зачастую оказывались просто на улице, как в Германии после Версаля. Или вывод войск из Европы. Скажем, один мой знакомый летчик служил в Германии, что считалось редкой удачей - и возможность прибарахлиться, и оплата высокая, и в "цивилизованном мире" пожить. Выводили их полк одним из последних, и они, уже отправив семьи, какое-то время сосуществовали с американцами, начинавшими осваивать советские базы. Жили в НАТО-вской, немыслимой для наших людей, гостинице, питались в американской столовой, получали НАТО-вские пайки, вплоть до экзотических фруктов, посещали американские офицерские клубы и магазины... А потом несколько перелетов много ли нужно времени современным истребителям?- И полк очутился в Забайкалье. Где имелся лишь плохонький аэродром - прежде запасной, несколько ветхих бараков, и все. В бараках вповалку разместили и офицеров, и солдат, и семьи, и их накопленное заграничное имущество. А после НАТО-вских пайков командование округом и местное руководство объявило: "Продуктами обеспечить вас мы не сможем. Но выделим землю. И семена. Урожай этим летом собрать вы еще успеете, только сеять надо немедленно, а то созреть не успеет - лето тут внезапно обрывается". И весь личный состав от командира полка и ниже, с женами и детьми, даже прежде чем как-то размещаться и устраиваться, должен был копать огороды...

Идя на уступки Западу, Горбачеву волей-неволей приходилось строить демократическую физиономию, ослаблять изоляцию и приоткрывать "железный занавес". И в дополнение к выходящей из-под контроля "гласности" из-за границы тоже хлынул поток информации, падавший на вполне подготовленную к его восприятию почву. Пусть даже это была не политика, а художественные произведения эмигрантов, европейская и американская культура, литература и музыка, впервые получившее распространение видео, просто новости о зарубежной жизни. В обычном для СССР состоянии духовного голода все это жадно впитывалось и также способствовало активному пробуждению сознания, его выходу из рамок прежних стереотипов - а значит и из-под монопольного воздействия партийной идеологии.

А экономические реформы, половинчатые и противоречивые, как и вся "перестройка", ясное дело, и не могли быть эффективными, поскольку пытались соединить несоединимое - подталкивание с торможением, разрешения с запретами, рыночные механизмы с социалистическими. Причем постоянные опасения "как бы не переборщить" не давали покоя авторам преобразований и понуждали их вокруг каждого послабления возводить столько ограничений, что они автоматически сводили на нет всю возможную выгоду. Зато сами по себе эти дергания туда-сюда окончательно развалили народной хозяйство, и без того дышавшее на ладан и функционировавшее только по инерции. Никакого запаса прочности оно уже не имело, и нарушение этой инерции стало для него гибельным. А ухудшающееся положение населения, исчезновение даже тех товаров, которые при Брежневе и Андропове еще порой мелькали на прилавках, километровые хвосты очередей, унизительные дележки "заказов" и введение карточной системы повсеместно, теперь уже даже и в столицах, вызывали дальнейшее нарастание стихийного протеста.