Ольга Кучкина - Смертельная любовь

Счет Белинкова – счет оставшемуся живым и даже как будто не гонимому человеку среди тех, кто погиб, включая самых близких.

Из самых близких – режиссер Всеволод Мейерхольд и его жена актриса Зинаида Райх.

Мейерхольд ставил пьесу Олеши «Список благодеяний».

«Мейерхольд говорил: гениальная! Приятно верить… А может быть, пьеса моя средняя, обыкновенная пьеска – и больше ничего.

Нет, в глубине души я уверен: пьесу я написал замечательную…»

Среди записей Олеши вот эта, трагическая:

«Я отлично помню, как на другой день после премьеры с перегаром в голове стоял я в сумеречный день…

Вскоре Райх убили. Говорят, что ей выкололи глаза… Прекрасные черные глаза Зинаиды Райх – смотревшие, при всем ее демонизме, все же послушным старательным взглядом девочки…

Я помню ее всю в белизне – голых плеч, какого-то итерпуфа, пудры – перед зеркалом в ее уборной, в театре – пока пели звонки под потолком и красная лампочка, мигая, звала ее идти на сцену.

Они меня любили, Мейерхольды.

Я бежал от их слишком назойливой любви…

Она умерла, привезенная скорой помощью в больницу, от утраты крови. Похоронили ее, так сказать, в полицейском порядке, но одевала ее для гроба балерина Гельцер…»

Перед гибелью Мейерхольды прощались с Олешей в сновидении. Подошли к какому-то окну с улицы, и, остановившись перед темным, но прозрачным окном, поклонились.

В годы сталинских репрессий были уничтожены многие вокруг Олеши: помимо Мейерхольдов – Бабель, Нарбут, Святополк-Мирский, Стенич…

Аркадий Белинков упрекает Олешу в том, что ему-то ничего особого не грозило, а он прогибался перед властью заранее.

В частности, не нравится Белинкову путаная, сбивчивая речь Олеши в 1934 году на Первом съезде писателей о том, что чувствует себя нищим, утратившим все и не знающим, как жить.

Возможно, Белинкову были неизвестны документы, которые увидели свет позднее.

Показания друга Олеши, переводчика Валентина Стенича, в застенках НКВД об антисоветской группе, которая якобы сложилась вокруг него и Олеши в 1933—1935 годах: Олеша (цитата) «допустил враждебный выпад против Сталина, заявив, что он является основным виновником создавшегося положения в стране, при котором губится всякое развитие человеческой личности»; что (цитата) «всегда в беседах подчеркивал свое стремление лично совершить террористический акт… Например, зимой 1936 года, когда мы проходили мимо здания ЦК ВКП(б), Олеша сделал злобный клеветнический выпад против Сталина, заявив: “А я все-таки убью Сталина”».

Почему Олеша не попал в жернова репрессивной машины – Бог весть. Сталинская машина иногда давала сбои.

Между тем, наш герой уже в первой трети ХХ века отлично сознает то, что для многих остается неясным и в ХХI веке.

«Я хочу написать пьесу, в которой было бы изображено современное общество… Темой одного из героев этой пьесы должно быть следующее положение: “Нельзя строить государство, одновременно разрушая общество”».

Олеша отлично понимает убогость соцреализма —метода, каким партия велела писать всем советским писателям.

Знаменитая его фраза о писательнице Анне Караваевой:

«Когда Гофман пишет “вошел черт” – это реализм. Когда Караваева пишет: “Липочка вступила в колхоз” – это фантастика».

Сестры Суок оказались женами трех литераторов: Багрицкого, Олеши и Нарбута.

Уже когда их мужей не будет на свете, три сестры придут в поликлинику Литфонда переоформлять какие-то бумаги. Девушка-регистратор воскликнет: «И у вас у всех такие мужья! Какое счастье!» Серафима и Лидия промолчат. Третья, Ольга, коротко скажет: «Трудное счастье».

Эдуард Багрицкий умер от астмы зимой 1934 года. Ему было 39 лет.

Владимир Нарбут арестован осенью 1936 года и сгинул в сталинских лагерях.

Вдова Багрицкого Лидия пыталась заступиться за Нарбута как за родственника перед комиссарами НКВД. Результатом – тюрьма летом 1937 года и ссылка в глухую казахстанскую степь. Она вышла из ГУЛАГа через 17 лет.

Серафима, оставшись вдовой, стала женой Виктора Шкловского, у которого начинала литературным секретарем, разведя его с предыдущей женой. Она была бездетна.

Единственный сын Ольги покончил с собой в 17 лет, выбросившись из окна. С Олешей у Ольги детей не было.

20-летним в начале 1942 года на Волховском фронте погиб сын Лидии Всеволод Багрицкий. Его шутливой «невестой» в детстве была Елена Георгиевна Боннэр.

Чудом избежавший репрессий и умерший своей смертью в 60 лет, Олеша был неизлечимо болен алкоголизмом. Начиная с 1936 года его имя было под запретом.

Двадцать лет молчания.

Двадцать лет неупоминания.

Двадцать лет невозможности издания книг.

«Я не знаю, где я родился. Я нигде не родился. Я вообще не родился. Я не я. Я не не. Не я не. Не, не, не. Я не родился в таком-то году. Не в году. В году не. Годунов. Я не Годунов».

В нелепых, пронзающих строчках – не просто глубокий невроз личности. В них – «невроз эпохи», по слову самого Олеши.

«Знаете ли вы, что такое террор? Это гораздо интереснее, чем украинская ночь. Террор – это огромный нос, который смотрит на вас из-за угла. Потом этот нос висит в воздухе, освещенный прожекторами, а бывает также, что этот нос называется Днем поэзии…»

Когда-то он писал:

«Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать. Я могу каждый день пировать. И я каждый день пирую. Пируют мои друзья, писатели. Сидим за столом, пируем, беседуем, острим, хохочем. По какому поводу? Без всякого повода. Никакого праздника нет, ни внутри, ни снаружи, – а мы пируем».

Теперь – иное:

«Если в день похорон матери Маяковского, когда прошло около двадцати пяти лет, как я играл с Маяковским в карты, пил с ним вино, разговаривал о жизни и о литературе, то есть уже само собой, был в славе и пользовался хорошим отношением такого выдающегося человека, как Маяковский, если, повторяю, в день смерти его матери не могу пойти на панихиду из боязни обратить на себя внимание именно по поводу оборванной на мне одежды, то значит, уже в самом моем характере заложена эта оборванная одежда, это нищенство, другими словами, я сумасшедший…

Был момент, когда я спохватился, дал себе слово прекратить это. Помню, я встретил некоего театрального деятеля, у которого попросил десятку (мне в ту пору ничего не стоило обратиться с подобной просьбой к знакомому – разумеется, я просил деньги в долг)…»

И такая запись: «На днях бросил курить. Однако мертвецки пью. Посмотрим, чем кончится это. Выберусь ли? Плохо дело».

Он лежит в Соловьевской больнице, лечится от алкоголизма. Безнадежно.

Он живет с Ольгой в маленькой проходной комнате в двухкомнатном отсеке коммунальной квартиры. Пьет, пишет свои дневники, ставит пластинки.