Василий Шевчук - Командир атакует первым

Важным результатом этого боя можно считать неизмеримо возросшую уверенность летного состава в скоростных, маневренных и огневых возможностях истребителя Як-1.

Сам Павел Шупик здесь, в госпитале, признался, что он не рассчитывал на вторую победу и, честно говоря, сомневался в конечном исходе боя. Надеялся, что отвлечет внимание гитлеровцев от аэродрома, и тогда на помощь смогут взлететь товарищи. Если же этого не произойдет, то... Но. когда он увидел, что первая очередь поразила цель, не теряя скорости, сразу же выбрал для атаки самолет ведущего...

Шупик весьма критически оценивал свои действия. По его словам, второй самолет он сбил не потому, что рассчитал это заранее, а "так уж получилось". Ведь во время атаки он очень невнимательно следил за действиями второй пары. И если бы немецкие летчики не растерялись, быстро оценили обстановку, то могли бы его атаковать.

Я, пришлось к слову, рассказал о своих действиях в последнем бою, окончившемся и победой над врагом, и потерей моей боевой машины. Единогласно пришли к выводу: в бою ни на мгновение, даже в самые напряженные моменты атаки, нельзя забывать о воздушной обстановке в целом, о действиях всей группы противника.

Дмитрий Глинка, продолжая разговор, начал рассуждать о ведомых летчиках, о взаимоотношениях ведомого и ведущего, о сколоченности пары, звена.

- Вспомни, Василий Михайлович, ты до войны в полку Дзусова был моим командиром звена, как у нас ребята летали! А? Без радиосвязи понимали друг друга.

- Кто же спорит, - вступил в разговор Иван Базаров, - не успеваем сейчас парой слетаться. Ведомых-то, особенно молодежь, погонять бы надо как следует в зоне, парой попилотировать, потом показать, как другие немцев бьют, и только тогда уже брать в бой...

Была в этих словах горькая правда. Не хватало тогда времени для ввода молодежи в боевую обстановку, сразу приходилось брать неопытных ребят в бой. И нередко молодые летчики не только не могли прикрывать ведущего, но и становились жертвой вражеских истребителей. Гибли, конечно, и опытные бойцы, но молодежь попадала под огонь чаще...

Немало поучительного рассказал нам Степан Карнач. Я, хотя и воевал с ним бок о бок, сейчас прямо-таки удивлялся его знаниям летной тактики противника, аргументированно критической оценке собственной работы. Он подробно мог анализировать каждый свой воздушный бой. Как и почему выбрал именно такой маневр для атаки, почему в одном случае подошел почти вплотную к "юнкерсу" и бил короткими очередями по двигателям, а в другом - открыл огонь с дальней дистанции по стрелку вражеского самолета. "Дело в том, пояснял Карнач, - что, если я захожу на него со стороны хвоста и буду стараться подойти как можно ближе, стрелок может сбить меня раньше. А мои короткие очереди с дальней дистанции не позволяют ему вести прицельный огонь... Понятно, что, если мы наваливаемся на него внезапно или под другим ракурсом, когда стрелку неудобно вести огонь, тут уж ты король. Подходи ближе и бей наверняка".

Очень дельные суждения были и у Дмитрия Глинки. К примеру, о том, что в бою каждую секунду нужно думать и за себя, и за противника: "Видеть не только самолет с крестами, но и человека, который его пилотирует, ведь дерешься ты не с самолетом, а с летчиком..." В этих словах звучала незабываемая аксиома И. М. Дзусова: "Летает не самолет, а летчик на самолете".

Чувствовалось, что за несколько месяцев войны летчик Дмитрий Глинка очень повзрослел, возмужал. На его счету уже несколько самолетов противника. Вспомнили мы с немногословным Дмитрием, как однажды чуть не попали в беду весной сорокового года, когда служили в полку майора Дзусова.

Как командир звена, я проверяя у Дмитрия Глинки технику пилотирования на спарке УТИ-4. Кто летал на этом самолете, созданном для подготовки летчиков к полетам на истребителе И-16, знает, что управление шасси на нем выполняется из второй кабины системой тросовых проводок.

Взлетели, Глинка повел самолет с набором высоты в зону, а я во второй кабине посматриваю на "капот-горизонт", на приборы и кручу катушку (чтобы убрать шасси, нужно сделать шестьдесят оборотов). И вдруг - стоп, обратного хода тоже нет.

В инструкции по эксплуатации УТИ-4 на этот случай даны четкие рекомендации: "Кусачками, которые находятся на правом борту второй кабины, перекусить силовой трос уборки шасси. Шасси выйдет и встанет на замки под тяжестью собственного веса".

Однако в брезентовом кармане на правом борту кусачек не оказалось. Положение складывалось незавидное. На полуубранное шасси садиться опасно. Тут можно сделать и "капот", и вообще поломать не только самолет, но и собственную голову. С земли неполадку заметили: следом за нами взлетел на И-15бис командир. На борту его самолета крупно написано: "Перекуси". Манипулируя руками, объяснили ему, что перекусить нечем.

Пошли в зону пилотажа. Создавали перегрузки до потемнения в главах. Такой способ выпуска застрявшего шасси тоже был. Но он не дал результата. Я приказал Глинке держаться руками за борт и повел самолет на посадку. Садился - как никогда в жизни. Плавным движением руки "выбирал" аккуратно каждый сантиметр высоты после выравнивания. Но как ни мягко было касание колес о землю, шасси сложилось. Дмитрия выручило то, что он держался за борт, а меня при резком торможении бросило вперед, и лицом я ударился о борт...

Ожоги у меня почти прошли. Только кожа еще кое-где не успела огрубеть.

Глинка заметил, что я трогаю рукой лицо.

- Что, Василий Михайлович, вспоминаешь синяки и шишки от той посадки?

- Не только их. Вообще не везет моей физиономии: то разбил, когда приземлялся, то подгорел.

- Брось, Вася, с лица воду не пить, - и, явно стараясь отвлечь меня от мыслей о ранении, Глинка перешел к более приятным воспоминаниям. Начал рассказывать присутствующим, как мы, придя в полк, отрабатывали точную посадку и устроили соревнования: посадить самолет так, чтобы его костыль попал точно на фуражку, брошенную возле посадочного знака. - И кто, вы думаете, с первого захода сподобился сесть? Шевчук. Пришлось, правда, ему новую фуражку хозяину покупать...

Так вот, в разговорах, спорах, воспоминаниях о серьезных вещах и анекдотичных случаях, коротали время обитатели нашей палаты. Степан Карнач часто присаживался ко мне, и мы подолгу говорили о семьях, о боевых делах полка, о живых и погибших товарищах. Но вот однажды Степан спросил, написал ли я обо всем жене.

Нет, о повреждении позвоночника я ей не писал. Сообщил, что лежу в госпитале. Небольшая рана. Скоро заживет.

- Понимаешь, Степан, не хочется расстраивать. Она же какая у меня... Бросит все и примчится сюда, да о дочкой! А я не хочу, чтобы она меня таким видела, чтобы поняла, как мне сейчас плохо... А главное, намучается в дороге.