Лев Лурье - Без Москвы

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Я думаю, этот период можно условно назвать возвращением из лагерей, и одна из главных заслуг Михаила Илларионовича состоит в том, что он приютил Льва Гумилева здесь, у себя».

Наряду с Гумилевым в Эрмитаж были приняты освобожденные из ГУЛАГа археолог Борис Латынин, историк-медиевист Матвей Гуковский. Эти назначения вызывали недовольство Ленинградского обкома, однако Артамонов считался только со своей совестью. Директор Эрмитажа являлся фигурой международного уровня – он представлял коллекцию музея президенту Финляндии Урхо Калева Кекконену и президенту Индонезии Ахмеду Сукарно, индийскому лидеру Джавахарлалу Неру. Иностранцы относились к Артамонову с самым глубоким уважением, но вот его встречи с советскими руководителями иногда заканчивались скандалами.

Один из самых красивых залов Зимнего дворца – Николаевский. Здесь российские императоры устраивали знаменитые зимние балы. На красоту этого помещения обратил внимание первый секретарь Ленинградского обкома партии Фрол Козлов. Он знал, что в Москве залы Большого Кремлевского дворца используются для приемов, и решил, а почему не использовать и Николаевский зал для партии, для трудящихся и организовать здесь приемный зал Смольного.

Козлов появился в Эрмитаже в выходной день в сопровождении своего помощника Василия Толстикова. Партийные начальники вызвали Артамонова в Николаевский зал и изложили ему свои планы: «Да, слушай, директор, еще Ленин писал: “Искусство должно принадлежать народу!” В Ленинграде нет ни одного подходящего помещения для того, чтобы устраивать настоящие приемы. Николаевский зал превращается в зал приемов. На Петровской галерее – будет удобная буфетная. Внизу у нас галерея Растрелли, как раз кухня. Настоящий будет дворец для народа».

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Такие идеи всегда могут возникнуть: а почему бы нам не устроить здесь бал? А почему бы нам не сделать зал приемов? Царям можно, а нам нельзя? Тогда приходится объяснить, царям было можно, а вам и нам нельзя».

Козлов, считавший себя преемником Хрущева, привык к беспрекословному подчинению, однако Артамонов заявил: «Пока я директор Эрмитажа, этого ничего не будет». Козлову пришлось отступить.

Олег Артамонов, сын Михаила Артамонова: «Эрмитажные дела и разногласия с руководством он дома не обсуждал. Дома он занимался домом: у него были дети, потом внуки появились. Что-то иногда прорывалась, какая-нибудь фраза о том, что удалось от Козлова отбиться. Но это было скорее исключением».

Подобные ситуации повторялись неоднократно. С той же непреклонностью поставил Артамонов на место мужа министра культуры Екатерины Фурцевой, Николая Фирюбина, который явился в Эрмитаж вместе с иностранными дипломатами и потребовал, чтобы директор продемонстрировал гостям эрмитажную коллекцию порнографии. Ничего не добился даже Никита Сергеевич Хрущев, распорядившийся устроить в Эрмитаже конный манеж для развлечения партийных работников.

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Примерно так: “Слушай, директор, ты думаешь, что мы ничего не знаем? Мы знаем все! Вот здесь, внизу, находится конюшня и дворцовый ипподром, а ты тут держишь разную рухлядь, то есть дворцовые кареты XVIII века. Так вот, быстренько всю рухлядь оттуда выкинуть, а я дам самых лучших лошадок”. Артамонов, не повышая голоса, сказал: “Пока я директор Эрмитажа, ничего этого никогда не будет”. Возникает гоголевская ситуация, все столбенеют».

Реформаторский зуд партийного руководства не ограничивался только Эрмитажем. Вместе с Д. С. Лихачевым Артамонов добился отмены коренной модернизации Невского проспекта, который партийное начальство собиралось одеть в алюминий и стекло. Удалось также добиться отказа от возведения высотной башни-ресторана у фонтанов Петергофа и от первоначального плана строительства гостиницы «Ленинград».

Красота Петербурга определяется контрастом между широкой рекой Невой, заключенной в гранитные набережные, и относительно невысокой застройкой этих набережных. Дома не должны быть выше карниза Зимнего дворца. И вот в начале 1960-х принцип должен был быть нарушен. На мысе между Большой Невкой и Невой собирались воздвигнуть 27-этажную гостиницу «Ленинград». Михаил Илларионович Артамонов был категорически против этого проекта.

Хрущев, начало правления которого ознаменовалось либеральной оттепелью, позднее отказался от этой политической линии. Начало 1960-х стало периодом новой идеологической кампании. Шла борьба за утверждение истинно социалистического искусства, и директор Эрмитажа оказался на передовой линии этого идеологического сражения.

В 1956 году на третьем этаже Эрмитажа для всеобщего обозрения была выставлена часть коллекции московских купцов Щукина и Морозова. Собирали они французскую живопись начала ХХ столетия. Зритель, привыкший к социалистическому реализму, впал в шок: оказалось, что живопись – это не только «Ходоки у Ленина», но и «Танец» Матисса. Советские художники это прекрасно понимали. Писать, как Матисс, они не умели и не хотели. Поэтому в Москве созрело решение – снять эту живопись, чтобы ее вообще не видели. В Эрмитаж направилась делегация во главе с председателем Академии художеств Владимиром Серовым.

Серов – автор образцовых соцреалистических картин «Ходоки у Ленина» и «Зимний взят», не допускал даже мысли, что директор Эрмитажа посмеет ему возражать. В составе комиссии, которую он привез в Ленинград, был любимый скульптор Хрущева Евгений Вучетич, старый приятель Артамонова, в 1920 году они делили мастерскую при Русском музее.

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Этот старый друг ему сказал: “Михаил, тебе что больше всех надо? Ты герой соцтруда и состоишь в двух академиях!” Артамонов ответил: “Тверские не продаются”».

Артамонова поддерживала бесстрашная Антонина Изергина, лучший в стране специалист по западноевропейскому искусству.

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Она зачитала в присутствии большой комиссии текст о том, что коллекция Щукина и Морозова имеет громадное значение для воспитания и составляет огромную культурную ценность».

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Неграмотность Серова и всей этой компании доходила до того, что он, не разбираясь в речи Изергиной, прервал ее криком: “Ахинея! Это провокация!” Тоня говорит: “Не знаю. Подписано: В. И. Ленин”. На этом все закончилось, комиссия удалилась и отбыла в Москву».