Андрей Ранчин - Борис и Глеб

К тому же непонятно, как могло совершаться церковное почитание Бориса и Глеба, очевидно установленное если не до 1054 года, в конце княжения Ярослава Мудрого, то по крайней мере не позже перенесения мощей в 1072 году, если к этому времени не были написаны какие-то их жития. Но раз жития были составлены около 1072 года или даже лет на двадцать раньше, значит, версия о Святополке — убийце Бориса и Глеба бытовала уже задолго до этого — создание такого сюжета и фигуры «второго Каина» по простому заказу властей, «из ничего» выглядит нереальным. А чем древнее этот сюжет, тем глубже он укоренен в почве прошлого, в действительных событиях.

О древности летописной повести о Борисе и Глебе свидетельствует тот факт, что они в тексте не названы святыми и лишь время от времени один Борис именуется блаженным {482} . Из четырнадцати случаев упоминания имени Бориса летописцем (пятнадцатый и шестнадцатый присутствуют в речи Святополка, семнадцатый — в высказывании Ярослава) лишь в двух он именуется блаженным. Глеб так не назван ни разу. Совсем иначе именуются братья и в «Сказании об убиении Бориса и Глеба», и в Несторовом «Чтении…». Эти данные, возможно, и не являются безусловным доказательством древности летописной повести, но игнорировать их, как это по существу сделал С.М. Михеев [150], никак нельзя.

Но, в конце концов, если даже допустить, что рассказ относительно поздно был включен в летопись, из этого автоматически не следует, что он недостоверен. Свидетельство достоверности — сохранение в нем имен убийц Бориса («Путьшина чадь» — Путьша, Талец, Елович, Ляшко) и Глеба (Горясер и повар Торчин) [151]. Киево-Печерские летописцы второй половины XI века были знакомы с устной традицией, восходящей к рассказу венгра-дружинника Моисея — родного брата Георгия, который погиб при попытке закрыть господина от копий злодеев. Судьба его была исполнена трагизма. Моисей укрылся у сестры Бориса Пределавы, вместе с нею был уведен в Польшу князем Болеславом, пробудил страсть у знатной полячки, отверг ее, был по ее приказу оскоплен. Вернувшись после долгих лет на Русь, страдалец стал постриженником Печерской обители. Его рассказы были отражены в древнем, но, к сожалению, несохранившемся русском житии Антония Печерского (ум. 1073) — одного из основателей монастыря [152].

Древняя Русь не знала нечистого искусства политтехнологии, и в те времена, кажется, была невозможна столь грандиозная фальсификация, которая реального убийцу Ярослава Мудрого делает невиновным и благочестивым почитателем святых Бориса и Глеба, а Святополка превращает в исчадие ада. Для книжников Древней Руси летописание было продолжением библейской Священной истории, ведение летописи — богоугодным делом, отношение к слову являлось нравственно и религиозно ответственным. Древнерусское летописание на большем протяжении XI века было независимым от княжеской власти (оно велось в Киево-Печерском монастыре, насельники которого не чурались обличения властителей). Нет никаких точных данных, что сказание об убиении Бориса и Глеба в «Повести временных лет» под 1015 годом было составлено при жизни Ярослава Мудрого, а не позднее. В общем и целом Ярослав изображен в летописи с симпатией и почтительно. Но книжники не умолчали ни о вероломном убийстве князем лучших новгородских мужей, повинных в истреблении его бесчинствовавших наемников-варягов, ни о малодушии, проявленном им после поражения от Святополка. Сохранили они и известие о заточении Ярославом в темницу оклеветанного брата Судислава. Между прочим, даже если бы Ярослав был убийцей Бориса, для этого не потребовалось бы искажать истину Чешская историография не умолчала о вине князя Болеслава, пришедшего к власти через кровь брата Вячеслава, но лишь «умягчила» его грех, описывая покаяние злодея. А при сыне братоубийцы было установлено почитание Вячеслава, но имя преступника отнюдь не вымарали из текстов.

Так что у нас и в самом деле «нет никаких оснований оценивать все имеющиеся в нашем распоряжении древнерусские источники как заведомо тенденциозные и сознательно фальсифицирующие суть происходивших событий. Вероятно, мы можем подозревать Жития Бориса и Глеба в определенной тенденциозности, даже предвзятости, следовании тем или иным агиографическим канонам, приукрашивании событий. Но едва ли можно предполагать, что и житийный, и летописный рассказы представляют собой сознательный вымысел от начала и до конца <���…>» {483} .

Что же касается «Эймундовой саги», то соглашусь с утверждением А.В. Назаренко: она — «источник поздний (кон. XIII в.), сбивчивый и скорее литературный, чем исторический, и не может быть признана серьезно обоснованной» {484} .

У сторонников версии о Ярославе-братоубийце имеется еще один аргумент. Титмар Мерзебургский сообщает, что Святополк до смерти Владимира находился в темнице, и добавляет: «Впоследствии, сам ускользнув, но оставив там жену, он бежал к тестю» {485} . Распространено мнение, что это известие противоречит данным «Повести временных лет», согласно которым Святополк бежал в Польшу только в 1016 году после первого поражения, нанесенного ему Ярославом Мудрым, успев до этого убить Бориса, Глеба и Святослава. Некоторые историки убеждены, что Святополк действительно покинул Киев сразу после освобождения из-под стражи летом 1015 года {486} . Из сообщения Титмара следует, что Святополк бежал из темницы, оставив там жену. Между тем, если Святополк занял после смерти Владимира киевский престол, его супруга не могла продолжать томиться в темнице. Таким образом, известие Титмара можно понять как указание на поспешное бегство Святополка сразу же после смерти Владимира. Но если это так и Святополка после 15 июля 1015 года, дня смерти Владимира, и до конца года на Руси не было, значит, он не мог убить Бориса, Глеба и Святослава. А вот Ярослав Мудрый Русь не покидал: стало быть, он и убил [153]…

Однако нельзя исключать, что в сообщении Титмара есть стилистическая шероховатость: слово «там» («ibidem») — как обозначение места, где оставалась жена Святополка, — может означать не «в той самой тюрьме», а «в Киеве» [154]. Но главное: пытаться реконструировать события 1015—1016 годов на основании известий Титмара — затруднительно и опрометчиво. О междоусобной борьбе в 1018 году между Святополком, которого сначала поддерживал Болеслав, и Ярославом Мудрым немецкий хронист осведомлен очень хорошо благодаря своим информаторам — саксонским рыцарям—участникам похода Болеслава на Русь. Но о событиях, последовавших сразу после смерти Владимира, он знает очень мало и неточно. Ему известны только три сына Владимира, причем по именам названы лишь двое — Святополк и Ярослав. Вполне возможно, что мерзебургский епископ обладал крайне «куцей» информацией о первом этапе борьбы за киевский престол. Все сведения об этом восходят (хотя и не прямо), по-видимому, к Святополку и его окружению {487} . А беглый киевский князь не был заинтересован живописать обстоятельства этого времени, заключавшие в себе в том числе и вероломные убийства Бориса, Глеба и Святослава, очевидно, совершенные тайно.