Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Даль бывает под рукой,
К близкому – тропа длинна.
Принесет любовь покой —
Будет неверна.

На отчаянный призыв
Из глубин бездонных сна
Отзовется, охладив
Страсть твою она.

Плеть и кровь согрела ночь,
Днем – невинность холодна,
Страсть и радость превозмочь
Чистота должна.

В чем же смысл? Глаза пусты,
Призрачно-бедна
Тень любви, призыв тщеты —
Одинок в день свадьбы ты
И она одна…

Как трудно умирает год; мороза нет,
Мидас облокотился на золотой песок,
Не слыша стонов камыша и волн.
Еще крепка, душиста ежевика,
И бабочками старый плющ цветет.

Его ты пощади чуть-чуть, Старуха, —
За чистоту надежд, за искреннюю страсть.

Его облики неисчислимы,
Его сила ужасна,
Мне неведомо имя его.

Неделями, съежившись, он лежит,
Подавая лишь изредка признаки жизни,
Словно приступ странного совпаденья.

Есть сытно, одеваться солидно, спать удобно
И превращаться в достойного гражданина
С долгосрочным кредитом в магазинах и кабаках —

Так опасно! Я очень боялся, что этот патлатый дьявол
Не согласится с моим соглашательством
И устроит себе берлогу в чьем-то пустом животе.

Но когда он внезапно взнуздает меня во сне, —
«Все прекрасно!» – хриплю я и к лампе на ощупь тянусь
Со вспотевшим лицом и грохочущим сердцем.

Хоть море до гор затопило залив,
И хижины разнесло,
Наш виноград на корню просолив,

Хоть ярко луна и опасно плывет,
И цикл у нее иной,
Чем солнечный цикл, завершающий год,

Хоть нет надежды добраться с тобой
На остров яблок вдвоем,
Но если не буду сражен я судьбой,

Зачем мне бояться стихии твоей,
И зеркала – полной луны,
И части плода со священных ветвей?

Когда она вошла,
Мне показалось, что не затворится вовеки дверь.

Не затворила дверь – она, она —
И в дом морская хлынула волна,
И заплескалась – не сдержать теперь.

Когда она ушла, улыбки свет
Угас навечно —
Всюду черный цвет,
И закрывалась дверь за нею бесконечно,
И моря больше нет.

Настал конец игры, теперь уж навсегда,
И мы, и прочие, хоть редко признаются,
И нынче видят небеса, как встарь,
С улыбкой веря в звездный плащ Марии.

Хоть кажется, что жизнь, по-прежнему беспечна,
Бездельничает средь цветов июньских,
И пахнет резкой зеленью трава,
А вера благостно нисходит с неба, —

Все только призрак: зеркало и эхо
Совмещены со зрением и звуком,
Зов веры, прежней смелости лишенный,
Звучит как жалоба слепца: «Я слеп!»

Конец безделью, и роптать наивно,
Как плакать о своих зубах молочных,
Но ропщут многие и на коленях
Взывают к непорочности Христа.

Мы больше не мошенники, не лжем,
Мы, наконец, не думаем, как прежде,
Что, затаившись в каждом редколесье,
Лев или тигр готовы нас сожрать.

И страсть теперь не будет в ложной спеси
Невинных втягивать в стыдливый танец
От робкого касанья сквозь перчатку
До исступленно стиснутой груди.

Любовь, однако, выживет, зарубкой
На плахе под секирой палача.
И наших тел безглавым отраженьем,
Как зеркало, нас память удивит.

Как только твой затмившийся рассудок
Остудит тьма, припомни, человек,
Что выстрадал ты здесь, в Самофракии,
Что выстрадал.

Когда минуешь реки царства мертвых,
Чьи серные пары иссушат горло.
Судилище предстанет пред тобой,
Как чудо-зал из оникса и яшмы.
Источник темный будет биться слева
Под белой мощной сенью кипариса.
Ты избегай его, ведь он – Забвенье,
Хотя к нему спешит обычный люд,
Ты избегай его.

Потом увидишь справа тайный пруд,
А в нем форель и золотые рыбки
В тени орешника. Но Офион,
Змей первобытный, прячется в ветвях,
Показывая жало. Пруд священный
Питается сочащейся водой. Пред ним бессонна стража.
Спеши к пруду, он означает – Память.
Спеши к пруду.

Там стража строго спросит у тебя:
«Ты кто? О чем ты хочешь вспоминать?
Ты не страшишься жала Офиона?
Ступай к источнику под кипарисом,
Покинь наш пруд».
Но ты ответишь: «Я иссох от жажды.
Напиться дайте. Я дитя Земли,
А также Неба, из Самофракии.
Взгляните – на челе янтарный отблеск,
Как видите, от Солнца я иду.
Я чту ваш род, благословенный трижды,
Царицы, трижды венчанной, дитя.
И, за кровавые дела ответив,
Был облачен я в мантию морскую
И, как ребенок, канул в молоко.
Напиться дайте – я горю от жажды.
Напиться дайте».

Но они в ответ: «Не утомил ли ты в дороге ноги?»
Ты скажешь: «Ноги вынесли меня
Из утомительного колеса движенья
На колесо без спиц. О, Персефона!
Напиться дайте!»

Тогда они тебе плодов дадут
И поведут тебя в орешник древний,
Воскликнув: «Брат наш по бессмертной крови,
Ты пей и помни про Самофракию!»
Напьешься ты тогда.
И освежит тебя глоток глубокий,
Чтоб стать властителем непосвященных,
Бесчисленных теней в утробе Ада,
Стать рыцарем на мчащемся коне,
Предсказывая из гробниц высоких,
Где нимфы бережно водой медовой
Твои змеиные омоют формы,
Тогда напьешься ты.

Лондонский Труд и Лондонская Беднота
Даль ко мне доносит горький вкус беды,
Острый стебель в горле у тебя застрял,
Солнечные блики, случая следы,
Стук колес снаружи, отзвук суеты,
Там, где Лондон свадебный на ином пути,
Свет неоспоримый с трудной высоты
Разъедает шрамы, извлекает стыд
Из его укрытья; целый день почти,
Как ножи в коробке, разум твой открыт.

В трущобах лет ты похоронена. Не смею
Тебя утешить. Что сказать смогу?
В страданье – истина, и перед нею
Любое понимание – пустяк.
Тебе свое страдание важнее,
Чем то, что жизнь перед другим в долгу —
Насильником, что, млея и бледнея,
Взбирается на нищенский чердак.