Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Увы, нанес я другу много ран,
Тому, кто людям дал огонь небесный,
Чью грудь терзал свирепый Гриф над бездной,
А я опустошал Любви колчан,
Но горький, как ревень, ответ мне дан,
И стала грудь для вздоха слишком тесной,
В трясине грешных мыслей тонет честный
Порыв души, и даже смерть – обман?
Но если грех мне формирует нрав,
Скрепляет правдой слово и деянье,
Страшась позора, за позор воздав,
Он верностью венчает воспитанье.
И если грех Любви святое чудо,
То я вовеки грешником пребуду.

Так создан я, что за собой влекли
Меня красавицы, как самоцветы,
Бурлящий дух мой попадал в тенеты,
Которые Любовью нарекли.
Но языки огня меня не жгли,
Мне боли страсть не причиняла эта,
И я решил, что неженки наветы
На страсть из-за царапин навлекли.
Я с этим львенком лишь играл, пока
Мои глаза (на счастье, на беду ли?)
Узрели Стеллу. Сломана строка,
Ее глаза мой мир перевернули.
Теперь с любовью мы накоротке —
Она как яд в отравленном глотке.

На небосводе солнце посредине,
Прекрасных близнецов покинув кров,
Без шарфа белоснежных облаков,
Обрушивает жар в своей гордыне,
И всадницы прекрасные отныне,
На ветер не бросая данных слов,
В благословенной тени вееров
Спешат укрыть ланит непрочный иней.
И только Стелла, лишь она одна,
Лицо, подобно солнцу, не скрывала,
Беспечностью своей защищена,
Она своих богатств не растеряла.
В тот день красавиц много обгорело,
Но солнце лишь поцеловало Стеллу.

Я вижу берег! Сердце, не спеши:
Твой парус судну шаткому опасен…
Порыв, рожденный радостью, прекрасен,
Но он сулит крушение души.
Так слабоумный лорд в ночной тиши
Закон измыслит, что для всех ужасен,
И людям, для которых путь был ясен,
Укажет тропку, где обрыв в глуши.
Свободу слугам предоставь своим,
Пусть уши разуму доносят звуки,
Лик красоты глазам необходим,
Дыханью – аромат; пускай же руки
Обнимут мир – с любовью и людьми,
А ты – всю царственную дань возьми.

О провиденье, о провинность! Мне
Не отыскать блаженства милосердья,
Моя беда черна в своем усердье:
Страдает Стелла по моей вине.
Но истина (коль я не пал вдвойне)
Свидетель мой, что не в игре со смертью,
Не от беспечности над вечной твердью
Шквал чувств оставил разум в стороне.
Для оправданий слов не отыщу,
Я повредил тебе (и жив при этом!).
Пусть все простят, но сам я не прощу,
И будет только боль на боль ответом.
Все ссадины твои я залечу —
Твоей слезою я кровоточу.

Она исчезла. Горю нет конца…
Бесплотно и бесследно, как виденье.
Иль зеркала воруют отраженья,
Которые еще хранят сердца?
Клянусь, я был невинней мудреца,
Когда в невероятном ослепленье
Все зеркала заставил в исступленье
Служить свеченью одного лица…
Но хватит плакать. Ожерелье слез
Мне не вернет потерянного Бога.
Будь проклят паж, который факел нес,
Будь проклят кучер, проклята дорога.
Ты поровну на всех проклятья раздели.
Я трижды проклят сам за то, что был вдали.

О, боль разлуки – Стеллы нет со мной;
О, ложь надежды лестной! С честным ликом
Она лгала, что в этом месте диком
Увижусь я со Стеллой неземной.
Вот я стою один над крутизной,
Страдание во мне созрело криком.
Но в ослепленье жалком и великом
Хочу молиться я тебе одной.
Здесь вижу много я прекрасных дам,
Плетущих кружева беседы нежной,
Но в сердце им я заглянуть не дам,
В их утешенье привкус неизбежный
Целебной лжи, которая всегда
Несет туда веселье, где беда.

Когда беда (кипя в моем огне)
Прольет на грудь расплавленный свинец,
До сердца доберется, наконец,
Ты – свет единственный в моем окне.
И снова в первозданной вышине
К тебе лечу, как трепетный птенец,
Но горе, как безжалостный ловец,
Подстережет и свяжет крылья мне.
И говорю я, голову склонив:
Зачем слепому ясноликий Феб,
Зачем глухому сладостный мотив,
И мертвому зачем вода и хлеб?
Ты в черный день – отрада мне всегда,
А в радости лишь ты – моя беда.

О, плачь о тех, в чьем прахе Вавилон,
Чьи храмы пусты, чья отчизна – сон!
О смолкшей арфе Иудеи плачь:
Там, где жил Бог, теперь живет палач.

Где смоет Израиль с израненных ног
Засохшую кровь бесконечных дорог?
И где же напев Иудеи найти,
Что вызовет трепет, забытый почти?

Ноги в дороге избиты, измучена грудь;
Где ты спасешься? Приют обретешь где-нибудь?
Норы – для лис, а для ласточек – тысячи гнезд,
Для человека – отчизна, а для Иудеи – погост.

Когда изнемогшие стынут сердца,
Где дух совершает бессмертный полет?
Он без лица, он без конца,
Но он свой сумрачный прах отряхнет.
Тогда, покинув телесный плен,
Пойдет ли он по следу планет?
Иль чьи-то глаза, сквозь забвенье и тлен,
В пространство пошлют ему царственный свет?

Мысль – вечна, безбрежна, сильна,
Все видно невидимой ей,
Все, все будет помнить она, —
И землю, и небо над ней.
Она в озаренье поймет
Поблекнувших лет череду,
И в памяти стершийся год
Воскреснет в грядущем году.

О дух! Увидит хаос он
До заселения земли.
Там, где рождался небосклон,
Его дороги пролегли.
Распад вселенной, смерть светил,
Творенье времени и прах…
Он в отрешенности забыл
Про боль в расширенных зрачках.

Любовь, надежды и невзгоды
Дух видит без сердечной смуты,
Века проходят, словно годы,
А годы кратки, как минуты.
Летит, бескрыл и бессердечен,
Не существующий, а бывший.
Без имени, без чувств – он вечен,
И что такое смерть, – забывший.

Если б в сердце таилась неверия тень,
Галилею покинул бы я в тот же день;
Я бы, веру отвергнув, проклятие снял,
Что над родом моим от начала начал.

Если зло отступилось от нашей судьбы,
Ты свободен и чист, – грешны только рабы.
Если изгнанных небо отвергнет людей,
Ты живи в своей вере, умру я в своей.

Больше дал я за веру, чем можешь ты дать;
Бог, даря тебе счастье, не может не знать,
Держит он мое сердце, надежду мою;
Ты – хранишь свою жизнь, я – Ему отдаю.