Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Теперь испугалась я. А Анна Александровна все читала и читала, сопровождаемая взрывами громкого смеха. Наконец и Леня не выдержал и начал смеяться вместе со всеми. А я почувствовала облегчение — будто камень упал с души, и его слова «я тебя убью» потеряли свое значение.

Мое сочинение Анна Александровна взяла с собой, чтобы читать в других классах. Это, конечно, подняло мой авторитет. А с тех пор между Леней и мной установились простые, дружеские отношения.

Мой дедушка очень гордился моими успехами в школе. Он всегда интересовался, сделала ли я все домашние задания, и приказывал бабушке не загружать меня домашней работой. Все свободное время я должна была уделять чтению и книгам. Нередко Илья Петрович даже помогал мне решать задачи по математике или алгебре, если я сама не могла с ними справиться. Иногда он переписывал задачу и брал ее с собой на работу, где мобилизовал всю команду инженеров-конструкторов, чтобы ее решить. Его коллеги охотно это делали. Это напоминало им школьные годы.

Помню, как однажды учительница по алгебре задала нам очень трудную задачу. Два дня я сидела над ней и не могла решить. Наконец дедушка нашел ошибку учительницы, которую она сделала, переписывая условие на доску. Когда я пришла в класс, оказалось, что никто не сделал задания. Алгебра была вторым уроком. После первого урока я пошла во двор на свежий воздух. Возвратившись, я заметила, что почти никто не выходил из класса на переменку. Все сидели и что-то писали. Я села за парту и хотела вынуть свою тетрадь по алгебре, но ее не оказалось в моей сумке. Кто-то вытащил мою тетрадь, и все, конечно, сидели и списывали.

Начался урок. Учительница вызвала некоторых к доске. После этого она вдруг спросила:

— У кого вы все списали?

Молчание.

— Кто может объяснить решение?

Кроме меня, никто не поднял руки.

— Дайте мне, пожалуйста, вашу тетрадь и идите к доске, — сказала она.

— У меня ее нет, — ответила я.

Одно мгновение продолжалось молчание. Вдруг поднялся Йося и бросил мне на парту мою тетрадь:

— Вот возьми, я не успел списать.

Все рассмеялись, учительница тоже. После этого напряжение спало, и всем стало легче. Учительница прочла моральное наставление и простила на этот раз списывание.

У моего дедушки было несколько близких друзей в Запорожье. Обыкновенно раз или два в неделю они собирались вечером у нас и обсуждали разные проблемы мира, политические и экономические, всевозможные происшествия, события и прочее. К этому кругу принадлежала одна интересная женщина, которую все называли «Николаевной». Когда-то при царе она была очень богатой, но советская власть все у нее отобрала, и так она очутилась в Запорожье. Она жила недалеко от нас, всего через три домика, у своего зятя, который был членом партии и занимал какое-то видное место в городе.

Второй член дедушкиного кружка был молодой милиционер, наш сосед. Он был женат на дочери нашей соседки, которая работала в столовой. Ее мать была там же поваром. Еще был другом дедушки бывший фабрикант, теперь пекарь в городской пекарне.

В те вечера, когда у нас собирались, бабушка заваривала чай и пекла маленькие коржики, которыми всех угощала. Иногда кто-нибудь из друзей приносил что-нибудь. Их дискуссии продолжались до поздней ночи. Я, обычно приютившись в углу, сидела и слушала их.

Сначала разговор шел о незначительных событиях в городе, затем переходил на более серьезные и политические темы. Как правило, дискуссия становилась все более жаркой и заканчивалась спором о советском режиме. Дедушка, Николаевна и пекарь (бывший фабрикант) вспоминали лучшие старые времена, сравнивали их с современным положением в стране и старались доказать молодому их другу, милиционеру, совершенную несправедливость и подлость советского режима. При этом дедушка часто так расходился, что бабушка и я дрожали от страха и по очереди ходили вокруг дома, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает. Когда же все слишком повышали голоса, бабушка поднимала руки и показывала на стены «с ушами и глазами». Однажды и я не выдержала и на дедушкину ругань сказала:

— Дедушка, ведь наша страна еще молодая. Поэтому не все хорошо. Мы только начинаем строить новую жизнь.

На мои слова никто не обратил внимания. Мне стало немного стыдно, и я замолчала. Когда же все ушли, дедушка обратился ко мне спокойно и тихо:

— Если ты еще раз скажешь хоть слово, когда взрослые разговаривают, то я запру тебя на весь вечер в сарай. Вообще, ты должна быть довольна тем, что тебе разрешают здесь сидеть и слушать. Если ты не глупая и будешь внимательно слушать, то ты можешь многому научиться. Но вмешиваться в разговоры взрослых тебе еще рано. — Он замолчал, потом через минуту добавил:

— То, что ты здесь слышишь, никто не должен знать. Понимаешь?

Да. Это я, конечно, понимала. Все, что говорил дедушка, было для меня законом. Иногда, когда он приходил с работы недовольным или усталым или когда он был просто в плохом настроении, он всегда облегчал душу тем, что ужасно ругался и все, что ему попадалось под руку, бросал на пол (но только вещи, которые не разбивались). Его ругательства были настолько оригинальными, что я часто не могла скрыть своего смеха, когда была «вне опасности». На одной стене у нас висел портрет Ленина, на другой — противоположной — Сталина. Дедушка повесил их только для того, чтобы изливать на них свою злость. Обычно, когда он был не в духе, он стоял посреди комнаты и, поворачиваясь то к одному, то к другому портрету, кричал:

— Чтоб тебя, сукин сын, выбросило из гроба! — это портрету Ленина.

— А тебя, паразита, чтоб сырая земля не приняла!

Как правило, такие сцены продолжались недолго. Во время этих вспышек бабушка и я убегали во двор и смотрели, нет ли опасности вблизи. Я быстро привыкла к дедушкиным выходкам и перестала их бояться.

Однажды, возвратясь из школы, я заметила на столе письмо.

— Твой отец, — сказал дедушка, показывая на письмо.

Я быстро схватила письмо и начала рассматривать его со всех сторон.

— Наконец письмо от отца! Сколько лет! — Невольно из глаз моих хлынули слезы. Вдруг я заметила, что дедушка и бабушка с напряжением смотрят на письмо. Я разорвала конверт и начала читать.

— Что он пишет? — спросил дедушка каким-то странно слабым голосом.

— Читай, — протянула я ему письмо.

Он взял письмо и начал смотреть на него сосредоточенно. Наконец он проговорил:

— Владивосток!.. Владивосток! У черта на куличках. — Затем добавил:

— Но не так плохо все же. Слава Богу, что он там работает по своей специальности… Но шесть лет! Господи! Так много!

Мы еще долго сидели и смотрели на письмо, то опять перечитывали, как будто старались узнать что-то новое, чего не заметили раньше. Но ничего нового больше не было.