Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

В этом, 1940-м, году меня также поразил другой феномен в Краматорске, типичный и для многих других городов Советского Союза. А именно — целые армии беспризорных детей — продукт хаоса коммунистического переворота. Теперь эти дети подросли и целыми шайками шлялись и хулиганили по улицам. Чтобы справиться с этой проблемой, правительство организовало так называемые Ф.З.У. — фабрично-заводские училища.

Это были своего рода школы быстрого обучения спецрабочих для заводов и фабрик. Теперь целые отряды молодых людей, подростков, мужчин и женщин, мобилизовывались в Ф.З.У., некоторые добровольно, другие насильно. Их помещали в большие казармы, где они жили. Там их кормили и одевали, а по утрам вели на работу-обучение на заводы и фабрики. Все они носили черную форму, черные шинели и темные рубашки и брюки. А вечером они возвращались в свои казармы. В народе — потому что они были одеты в черные шинели — их прозвали «черношинельниками». Хотя многие, вернее подавляющее большинство из них, были круглыми сиротами, были и такие, которые ушли из дому из-за недостатка еды и одежды. Это были добровольцы.

Мнение же народа о Ф.З.У. было разное. Многие приветствовали создание Ф.З.У., так как беспризорным предоставлялась возможность научиться работать, кроме того, они имели пищу и одежду. Таким образом, всякие мелкие преступления, вроде мошенничества и воровства, как будто прекратились. Другие же относились к Ф.З.У. с подозрительностью и презрением. Они знали, что этим советское правительство готовит дешевых специалистов, иными словами, покорных новых рабов. Отношение к ним рабочих на фабриках было тоже недружелюбное: рабочие чувствовали, что эта черная армия грозит вытеснить их когда-то, так как ученики Ф.З.У. всегда являлись на работу вовремя, тогда как среди старых рабочих пунктуальность не особенно соблюдалась. Недаром с середины 1930-х годов правительство применило драконовские меры к трудящимся в борьбе с опозданиями и прогулами на работе. За пятиминутное опоздание судили и ссылали в лагеря на принудительные работы. Но с созданием Ф.З.У. советское правительство готовило теперь более дисциплинированную рабочую массу. Однако все эти жестокие меры в отношении опозданий и прогулов не принесли желаемых результатов. Наоборот, фабрики и заводы скоро почувствовали недостаток рабочей силы в связи с бесчисленными судебными процессами против нарушителей трудовой дисциплины и ссылкой их в Сибирь или на Урал. Поэтому вскоре вышло распоряжение отменить преследования за опоздания и прогулы. Но опоздания и прогулы продолжались, несмотря на внедрение Ф.З.У. Простому трудящемуся, холостяку или семейному, трудно было не опаздывать на работу. Главная причина была, конечно, экономическая. В погоне за хлебом, за продуктами, когда люди простаивали в очередях, нельзя было не опоздать или проспать на работу.

Работники же Ф.З.У. никогда не опаздывали. Они были всем обеспечены: они ели в своих столовых, им выдавали одежду, у них было теплое, хоть и общее жилье. Уже рано утром в колоннах по четыре черношинельники маршировали по городу на работу и пели хором песни о Сталине и партии, песни, в которых чувствовался беспощадный дух сталинского режима. После окончания обучения, обыкновенно оно продолжалось от 3-х месяцев до года или полутора, учеников Ф.З.У. направляли в разные концы страны, где нужны были рабочие определенных специальностей.

Перед моим отъездом из Краматорска мы с мамой пошли навестить наших знакомых из Остхейма — жену Данина и мамину подругу Белкину. Жену Данина я почти не узнала. Она ужасно похудела и постарела. От когда-то изящной светской дамы не осталось и следа. В ее безнадежном взгляде отражалась вся пустота ее существования. Ее муж отбывал свою десятилетнюю ссылку где-то в Сибири, а сын, бывший поклонник моей подруги Кати, красавец-блондин, поступил в Ф.З.У. Дочь Нина, наша остхеймская Кармен, бывшая любимица всех, стала похожей на цыганку. От ежедневной работы на совхозных полях ее лицо почернело, высохло от солнца и потеряло свое обаяние. Даже черные глаза, в которых раньше горел огонек юности и беззаботности, приняли какое-то потерянное выражение, как у людей, которые давно смирились со своим безнадежным положением. За все эти три года никто из них не получил ни единой весточки от отца. Они не знали даже, жив он или нет. Глядя на них, нельзя было теперь и представить, что когда-то это были первые члены привилегированного общества в Остхейме.

Зато Белкина справлялась со своей судьбой гораздо лучше. Она жила недалеко от нас со своими тремя дочками-белочка-ми. После ссылки ее мужа вместе с нашим отцом она сразу же уехала в Краматорск, куда потом пригласила и мою маму. Здесь она нашла какого-то дальнего родственника, который помог ей получить квартиру из двух комнат в лучшем бараке. А сама она устроилась официанткой в рабочей столовой. Когда-то в молодости она работала прислугой у чужих и была, конечно, практичнее, чем моя мама и госпожа Данина. Утром она запирала своих девочек в квартире, а сама шла на работу. Возвращалась она после обеда и убирала квартиру, которую ее дети за это время всегда успевали превратить в полный бедлам. Но она не сердилась на детишек и спокойно убирала. При этом она сохраняла всю свою прежнюю жизнерадостность и казалась такой же молодой и привлекательной, как и раньше. Иногда кто-нибудь из нас, чаще всего это была Нина, брал ее белочек с собой в кино. Это были милые, наивные дети, такие же жизнерадостные, как их мама.

После моего возвращения в Запорожье как никогда прежде я бросилась к книгам. Мне казалось теперь, что в жизни правды нет, а в книгах я могу ее найти. Мне казалось, что книжный мир более красивый по сравнению с тем, который меня окружал. В книгах не было вечной погони за продуктами, длинных очередей, голодной массы рабочих и бездушности воспитания Ф.З.У. Время от времени я писала стихи, главной темой которых было ужасное положение народа и вся ложь советского режима. Эти стихи я никому не показывала, даже дедушке. Я показывала дедушке другие стихи, о природе, о великих исторических событиях. Отец в своих письмах из Сибири присылал мне чудесные описания природы, покрытых снегом сибирских лесов, а я сочиняла о них небольшие стихотворения, которые посылала ему и показывала дедушке. Некоторые из этих стихов появились в нашей школьной газете.

В том году в Запорожье я впервые увидела иностранных туристов. Они находились в здании Интуриста, которое располагалось у самого берега Днепра, как раз на моем пути в школу. Однажды, проходя мимо, я услыхала пение русских песен. Я подошла ближе к забору, у которого уже стояло несколько любопытных, и через щель начала смотреть внутрь двора. Там, между деревьев, за маленькими столиками, на которых лежало разное вкусное печенье и стояли чашечки с чаем и кофе, сидели иностранцы и слушали пение русского хора. Мне сразу же бросилась в глаза их элегантная одежда: женщины были в хороших костюмах и белых, как снег, блузках, а в руках у них были изящные сумочки. На других были пестрые платья, совсем не похожие на наши, советские. Недалеко от отеля сидел нищий старик. Но через несколько минут явился милиционер и прогнал его. Попрошайничать на улицах запрещалось, особенно, когда в городе находились иностранцы или делегаты каких-нибудь конференций. Милиционер прогнал и нас, торчащих у забора и смотревших во двор Интуриста.