Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

В ноябре начались первые заморозки. Наши запасы пищи кончались со страшной быстротой. А еще нигде не было ни работы, ни настоящего городского управления, которое урегулировало бы гражданские дела. Только мужчин забирали на необходимые срочные работы по ремонту дорог и канализации. За это им выдавали немного хлеба и жиров. Жители же жили тем, что им удалось достать при грабежах магазинов и складов. А если вовсе ничего не было, то шли в деревню «менять». Это слово стало стандартным выражением жизни. Люди несли в деревню главным образом одежду, драгоценности и меняли все это на хлеб, кукурузу, картофель, муку. Но и в деревне с каждым днем продуктов становилось все меньше и меньше. А крестьяне, которые и сами очень мало имели, требовали все больше и больше за свое добро. Мама начала тоже регулярно ходить в деревню, чтобы что-нибудь обменять на продукты. Иногда вместо мамы ходила я с Лилей. Обычно мы присоединялись к толпам других меняльщиков и шли от дома к дому, иногда ничего не получая.

Однажды Лиля и я возвращались из деревни с картофелем. По пути домой мы заметили на улице перед одним большим домом города длинную очередь. Предполагая, что здесь выдают какие-то продукты, мы, не задумываясь, тоже стали в очередь. Но скоро заметили, что в очереди стояли одни немецкие солдаты. Наши же женщины, которые обыкновенно не пропускали никаких очередей, стояли в стороне и смотрели. Мы также заметили, что солдаты входили в здание и через пару минут опять выходили через вертящуюся дверь, которая не прекращала вертеться. Вдруг одна из женщин, стоящих в стороне, крикнула:

— Смотрите, смотрите, вот безбожники! Бордель устроили!

Тотчас же стоящие вокруг женщины начали громко ругаться, а некоторые даже плевались. Лиля и я в ужасе отошли от очереди и, все еще не веря своим глазам, начали смотреть на «этот дом». Наконец Лиля не выдержала:

— Так вот она — европейская культура!

Мы долго шли молча, затем Лиля сказала, что, вероятно, и ее соседка, красавица Клара, тоже пошла в бордель. Клара приехала сюда из Польши, где она вышла замуж за майора советской армии. Он хотел, чтобы она двигалась на восток и эвакуировалась на Урал. Майор ушел затем на войну и оставил Клару в ее люксовой квартирке на рабочем поселке по соседству с Лилей. Летом Клара скучала и от нечего делать начала продавать на улице мороженое. Ее повозка всегда была окружена мужчинами. Она не только была красавицей, но и со вкусом, по-европейски, одевалась, и на нее везде обращали внимание. Когда пришли немцы, она начала ходить с немецкими офицерами.

— А может быть, она и не там, — сказала я.

— Такие, как она, — сказала Лиля, — только помогают распространять эту «европейскую культуру»!

Холода в этом году наступили довольно рано. И мороз становился крепче и крепче. Но жители города были не единственные, кто чувствовал холод. Еще больше страдали от него немецкие солдаты. Глядя, как, согнувшись, набросив на себя одеяла и дуя в ладони, они тянулись за своими повозками, мы даже жалели их. Но скоро, как только морозы ударили сильнее, в каждый дом начала ходить комиссия и отбирать у жителей все теплое: одеяла, валенки, рукавицы, шапки, кожухи. Они быстро поняли, что для русский зимы их одежда была неподходящая. А жители начали прятаться и прятать свою теплую одежду, которая и им самим была теперь крайне необходима. Тогда немцы начали снимать с людей теплые пальто, отбирать шапки и рукавицы и пускать их без ничего. Слава Богу, наши детские вещи были для них малы. А теплые одеяла, которые у нас были, мы заранее спрятали подальше.

Через пару месяцев оккупации вдруг было объявлено, что немецкое правительство возвращает всем жителям частную собственность, главным образом дома и землю, которые когда-то были отобраны большевиками. Кто заинтересован получить свою собственность обратно, должен обратиться в местные органы.

Эта идея меня заинтересовала. Может, мы сможем когда-нибудь ею воспользоваться? — Нам некуда было деваться. Все, что у нас было лишнего из одежды, мы уже отнесли в деревню. Запасы продуктов давно кончились, и теперь мы нередко целыми днями сидели без куска хлеба. Оставаться в Краматорске, значило умереть с голода. Надо было срочно что-нибудь предпринимать. Да и некоторые события, свидетелями которых мы вскоре стали, не предвещали ничего хорошего.

Да, нам было жаль немецких солдат, которые так же, как и мы, мерзли и скучали по своим. Но в то же время было и другое немецкое лицо, — жестокое и беспощадное. Это-то их лицо мы увидели вскоре после начала оккупации.

Однажды утром нашли шесть мужских трупов — все из нашего поселка. Это были мужчины, которые не ушли с отступающей Красной армией, а спрятались в степи и теперь возвратились. Их всех вызвали в немецкую комендатуру и расстреляли, потому что они были членами коммунистической партии. Среди этих трупов не нашли мужа нашей соседки, молодой учительницы. Он был директором начальной школы. В последнюю минуту его мобилизовали. Он очень не хотел покидать свою молодую жену и маленького, недавно родившегося ребенка. Уходя, он сказал ей:

— Я сделаю все, чтобы вернуться к тебе.

Он любил свой домашний очаг, свою молодую жену. Этот домашний очаг был создан только год тому назад. До этого он жил один. Когда появилась новая учительница, они полюбили друг друга и поженились. У них родился ребенок, и оба стали еще счастливее. Это была красивая молодая пара. Когда пришли немцы, к ней на квартиру поставили немецкого ефрейтора. Так как она говорила немного по-немецки и вечерами, когда приходил ефрейтор, они разговаривали, злые языки скоро начали поговаривать, что она с ним спит. Но мы знали, что это неправда. Наша соседка была женщиной высокой морали. Она часто разговаривала с мамой и тяжело переживала разлуку с мужем. Но вот однажды утром — было еще темно — ее муж вернулся. Мы не знаем никаких подробностей его возвращения. То ли он убежал, то ли его взяли немцы в плен — все это не важно. Но на следующий день его вызвали в немецкую комендатуру, откуда он не возвратился. Мы также не знаем, был ли виноват в этом ефрейтор или нет. Но скоро начали ходить слухи, что его расстреляли немцы. За что?

Мы не знаем, как сложилась дальнейшая судьба нашей соседки. В это время все были в ужасе от частых и внезапных расстрелов. И вот мы опять наспех начали продавать свою мебель, чтобы идти в нашу деревню, на родину, к Днепру. Все это время мы старались уговорить маму обратиться к немцам, чтобы вернуть наш дом в деревне. Но она категорически отказывалась:

— Ни под каким видом! Я и слушать об этом не хочу, — говорила она. — Пока война не кончится, я ничего об этом и знать не хочу. — Сказано это было так, что дальнейшие попытки изменить ее решение были бесполезны. Но нам все же удалось уговорить ее идти в деревню, чтобы там переждать войну. На это она согласилась. Да и не было уже иного выхода.