Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Уже была середина марта. Снег начал все сильнее таять. И я все чаще и чаще начала думать о своих. Где мама, сестры, брат? Несмотря на мою привязанность к Сергею, на нашу тайну, которая связывала нас в этой глуши, среди этого покинутого простора, мне хотелось быть опять со своими, хотелось поскорее узнать, где они и как устроились.

Молоденькая травка уже начала пробиваться из-под снега, и овцы уже легче находили корм. Они бегали по буграм и весело блеяли, и казалось, степь наполнялась новой жизнью. Сергей и я садились где-нибудь под скалой, он подстилал свой кожух, и мы грелись на солнце. Теперь мы уже не ссорились. Между нами не было разногласий. Поневоле я убедилась в правоте наших, под которыми я теперь понимала не советскую власть, а наш народ, тянущий нынче немецкую лямку. Мы часто говорили о войне и о неизвестном будущем. Сергей был уверен в том, что немцам здесь не место, и что рано или поздно, они должны уйти отсюда. Сергей рассказывал мне о своей студенческой жизни и о своей бабушке. Он, так же как и я, воспитывался у бабушки, только с той разницей, что он вовсе не знал родителей. Они погибли во время гражданской войны, а он выжил только потому, что был как раз в это время у бабушки. Он происходил из старинного рода, именем которого и до сих пор называется одна из деревень на юге Украины. А его дед был профессором в Харьковском университете, поэтому Сергей мог беззаботно учиться в одном из лучших университетов страны, с большой медицинской традицией. По странному совпадению судьбы оказалось, что Сергей знал моего двоюродного брата, тоже по имени Сергей, который впоследствии стал известным хирургом.

— Где твои бабушка и дедушка теперь? — как-то полюбопытствовала я.

— Они уехали на Урал. А меня призвали в армию. Но мне не повезло. Я попал в плен.

— А ты веришь в Бога, Сергей?

Он не ответил. А я добавила:

— А я не знаю, что думать об этом. Есть Бог или нет; учили, что нет.

— Как часто приходится видеть человеческую беспомощность, особенно врачу, — ответил Сергей. — Особенно, когда видишь больных. Один выздоравливает, а другой, казалось бы, более здоровый, умирает. Да, человек — сложная вещь. Есть что-то высшее над нами.

— И этому учат на медицинском факультете, — сказала я, улыбаясь.

— Нет, этому нас учит жизнь.

Помолчав, я опять спросила:

— А любовь? Что такое любовь? — Физиологический акт?

— Отчасти да, — засмеялся Сергей.

Наши глаза встретились. И мне вдруг начало чудиться, что синь его глаз льется в мои глаза, пронизывает меня насквозь. Когда Сергей прижал свои дрожащие губы к моим, мне казалось, что солнечное тепло волнами захлестывает меня и я растворяюсь в нем.

Обнявшись, мы катились из-под скалы вниз с холма. Наконец я вырвалась из объятий Сергея и побежала. Он — за мной. Я бежала быстро и легко. Ветер развевал мои лохмотья, но мне казалось, что меня несут крылья в какую-то прозрачную даль. Я цеплялась руками за большие камни, пряталась от Сергея, а он все настигал меня. Наконец он поймал меня за полу, привлек к себе и опять прижал к своему телу. И опять мы пустились бежать, держась за руки. Беззаботность мгновения увлекала нас. Вдруг на повороте к обрыву мы остановились: перед нами стояла группа немецких солдат, приблизительно человек пятнадцать, а дальше к обрыву — маленькая группа гражданских, мужчин и женщин. В их руках были лопаты. Они молча и угрюмо смотрели на нас. Это был тот же обрыв, где лежали убитые евреи. Один из солдат направил на нас ружье и крикнул по-немецки:

— Вон, русские!

Сергей до боли сжал мою руку, и мы ушли от оврага. Когда ничего больше не было видно за скалами, Сергей сказал:

— Теперь ты понимаешь, почему нужно бороться против них?!

Немного позже мы услышали выстрелы, затем крики людей.

— Что это? — я в ужасе остановилась. Но Сергей молча потянул меня за собой. — Неужели это опять евреев?

— Идем! — сказал Сергей. — Придет время, когда они не будут больше стрелять. Да, придет!

В середине апреля, вечером, за ужином я объявила, что иду искать своих.

— А мы думали, что ты останешься и выйдешь замуж за Сергея, — пошутил пастух. Его жена с упреком посмотрела на него. Я покраснела. А Сергей крепко сжал свой нож в руке и ничего не ответил.

Когда на следующий день мы с Сергеем в последний раз вышли со стадом, мы долго не говорили друг с другом. Крик овцы где-то вблизи заставил нас бежать к маленькой горке, где она застряла между камнями и не могла выбраться. Мы начали ее вытаскивать, и наши руки касались друг друга. Когда освобожденная овечка весело побежала в степь, Сергей молча следил за ней, затем сказал:

— Так и ты. Ты убежишь, и я тебя больше никогда не увижу.

Мое сердце невольно сжалось. В это мгновение мне вдруг захотелось остаться здесь и вечно влачить жизнь пастушки, в лохмотьях, среди враждебного немецкого окружения. Но в то же время, мой долг звал меня в путь. — Мама, сестры и брат. Все они, должно быть, беспокоятся обо мне, и я не могу оставить их в неизвестности.

Я ничего не ответила на его слова, а только подошла ближе к нему и взяла его руку в свою.

— Я тебя провожу завтра в деревню, а может быть, и немножко дальше, — сказал он.

На следующий день Сергей провожал меня в путь. Когда деревня осталась далеко позади, он остановился:

— Может, мы никогда не увидимся. А может, да. Если здесь станет трудно, возможно, я приду к вам в деревню. Вы примите меня?

Вероятно, в ответ мои глаза лучились светом, потому что Сергей склонился над моими глазами и поцеловал их.

— Пока я буду там, я буду ждать тебя, — ответила я.

У нас ничего не было, чтобы дать друг другу на память. Только когда Сергей опять положил руки мне на плечи, он сказал:

— Любовь — не физиологический акт. Будешь это помнить?

Я молча отвернулась. Да, я буду это помнить и эти синие-синие глаза. Разве их можно забыть?

В этот день я прошла почти тридцать километров пешком. На ночь я сделала привал в одной приятной семье бывшего колхозника, а теперь крестьянина-собственника. Они угощали меня вкусным борщом со сметаной и дали на дорогу хлеба с маслом. Так я шла дальше, всегда не одна. По дорогам, как и прежде, все еще тянулись беженцы, одни на юг, другие на север. Через пару дней меня с двумя старушками подобрала грузовая машина, — в ней было несколько бывших моряков в истертой форме и два немца с ружьями. Они провезли нас довольно далеко и в деревне, которая была уже поблизости от родного села, высадили. Еще день ходьбы, и я входила в родные места…

Итак, я входила в деревню моего детства. Солнце светило особенно ярко в этот день. В кустах уже по-весеннему кричали птицы. С одной стороны шумел широкий Днепр, а с другой, немного под гору, простиралась бесконечная степь.