Любовь Бершадская - Растоптанные жизни

Мы с Наташей были счастливы, что не общаемся с ними, мы их как огня боялись.

Теперь я уже самодеятельностью не руководила и, в ожидании моего дела из Москвы, сидела без работы.

Прошло двадцать шесть дней после того, как мне обещали, что дело моё придёт быстро.

Наташа ушла на работу и тут же, счастливая, прибежала обратно и сообщила мне, что мои документы пришли.

Даже начальник лагеря, который пустил нас в лес — его фамилия была Юрлов, — тоже за меня обрадовался и сказал, что завтра утром он даст мне надзирательницу, которая поведёт меня в мужской лагерь, где работает теперь комиссия, так как папку с документами мне ещё доверить нельзя.

На следующее утро молоденькая надзирательница с моей папкой сопровождала меня в комиссию.

По зелёному полю, в тёплый летний день, в прекрасном настроении, разговаривая с надзирательницей «как с равной», мы шли к месту, где должна была решиться моя судьба.

Мы подошли к лагерю, и я увидела, что на траве сидит и лежит много мужчин, все ожидают вызова, но почему-то они очень мрачные.

Я узнала, что вчера, когда освободили одного человека, который имел двадцать пять лет срока, он выбежал и крикнул: «Братцы, меня освободили!» — и тут же умер от инфаркта.

Этот случай сильно подействовал на всех, и люди очень угрюмые сидели на траве.

Меня окружили мужчины, стали расспрашивать и, когда я им всё рассказала, они просили меня не волноваться, видя, что я уже волнуюсь.

Надзирательница ушла, и минут через двадцать меня вызвали.

Тот же стул посредине комнаты.

Я села и услышала:

«Комиссия из Верховного Совета СССР рассмотрела ваше дело и реабилитирует вас за отсутствием состава преступления. Вы свободны, Любовь Леонтьевна, езжайте в Москву, живите, как хотите, желаем вам счастья!».

Я почувствовала страшную тяжесть в ногах и могла произнести только одно слово — «Спасибо».

Встать со стула я не могла. В глазах были круги и в голове вертелись слова: «… за отсутствием состава преступления».

Вероятно, на моём лице было выражено моё состояние.

Ко мне подошёл один из членов комиссии и спросил, не помочь ли мне встать.

Я бессмысленно повторяла: «Спасибо, спасибо, спасибо…»

Меня охватил страшный нервный озноб, я тряслась как в лихорадке.

Помню, как депутат меня вывел из комнаты под руку, а остальные мне в спину кричали: «Др свидания, будьте счастливы!».

Когда я очутилась на улице, ко мне бросилось очень много мужчин-заключённых. Кто-то мне в рот вложил уже зажжённую сигарету, я слышала много голосов, что-то мне говорили, но в ушах стоял страшный звон. Я спросила: «Когда тот бедняга умер от инфаркта, у него тоже была тяжесть в ногах, как у меня?». И кто-то мне ответил, что бедняга не успел им об этом сказать.

Меня усадили на траву, принесли воды, кто-то смачивал мои волосы, — всё это я отлично помню, но это было, как в дымке, как под завесой тумана.

Как и многое, пережитое мной до сих пор, я и это одолела. Взяла себя в руки, попрощалась с мужчинами, и мы с надзирательницей отправились обратно.

Мне запомнилось, что по дороге в мужской лагерь я видела маленькую почту, и мне пришла в голову мысль дать телеграмму домой.

Я во весь дух пустилась бежать к почте.

Надзирательница что-то кричала мне вслед и бежала за мной, не понимая, что я задумала.

Я бежала, как сумасшедшая, прямо на почту.

Я схватила бланк, попыталась что-то написать, ничего не получилось, руки тряслись, слёзы душили, я испортила три бланка, и наконец девушка, работающая на почте, мне предложила написать, что я хочу.

Я ей продиктовала только адрес и сказала, что я реабилитирована.

Текст телеграммы она сама составила.

И только тут я вспомнила, что у меня ведь нет денег на телеграмму, но милая девушка сказала, что заплатит за меня, что телеграмма сегодня же будет доставлена.

Я поцеловала эту добрую девушку и выбежала с почты.

У самых дверей стоял автомобиль, в нём сидел Юрлов и надзирательница стояла возле него.

Юрлов по телефону узнал, что меня реабилитировали и немедленно выехал мне навстречу.

Были же среди лагерного начальства и такие, как Юрлов!..

Выйдя из машины Юрлова, я попала в объятия плачущей Наташи.

Последние сутки в лагере казались мне бесконечными и стали для меня незабываемыми.

Мне было тяжело оставлять Наташу одну (Наташа приехала в Москву через месяц после меня и из Москвы уехала к себе во Владивосток).

Мне казалось, что конца этой ночи не будет. Я выходила на улицу и беспрерывно смотрела на часы. Мне казалось, что все часы в мире остановились.

Итак я оставляла лагерь, где я оставила лучшие десять лет в моей жизни, оставила здоровье, а главное веру в людей.

От тридцати до сорока лет я провела в тюрьмах, в холоде, в голоде, в безумных мучительных унижениях и страданиях.

Кто виноват? Кто ответит? Кто понесёт за это ответственность? наказание?

Все эти вопросы повисли в воздухе, и я, надломленная, усталая, опустошённая, села в поезд, набитый освобождёнными мужчинами из лагерного пункта № 7.

Сидя в углу вагона, не знаю почему, я не думала о предстоящей встрече с семьёй, не думала, как сложится моя дальнейшая жизнь.

Все мои мысли были о том, что надо сделать всё возможное и даже невозможное, чтоб уехать из этой страны, рассказать всему миру, что может пережить ни в чём неповинный человек, что невозможно об этом молчать, невозможно это забыть, тем более простить.

Уехать! только бы уехать из этой одичалой, бесчеловечной страны!

С этими мыслями я и вышла из вагона на Северном вокзале в Москве.

Эшелон, прибывший из Потьмы, был только с освобождёнными, «посторонних» не было.

Из всех вагонов высыпали люди, бледные, измождённые, худые, с грустными глазами, с жалкими попытками улыбаться.

На платформе встречающих было больше, чем приехавших. Разумеется не только одни москвичи приехали, но в любой город Советского Союза путь лежал через Москву, и родственники бывших заключённых прибыли сюда со всех концов страны.

На каждом приехавшем повисло по нескольку человек. Окружённые родными и близкими, люди стояли неподвижно, как будто застыли в своих мыслях о пережитом, и сердце разрывалось от жалости, глядя как никто не умел улыбаться и радоваться своему возвращению. Печать горя и обиды была на лицах людей, прибывших буквально с того света.

Я целиком была поглощена рассматриванием этих картин, в ушах звенели голоса: «Сыночек! Мамочка! Коля! Петя! Наташа!». Это восклицали люди на платформе.

Совсем для меня незаметно ко мне подошёл мой муж, моя сестра с мужем, мой брат с женой, но моей мамы, дорогого лица моей мамы я среди них не увидела.

Я сразу всё поняла.

Ноги мои подкосились.