Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Я прибыла в Советский Союз 20 октября 1931 года, а 2 ноября мне исполнилось 18 лет…

Эта часть книги охватывает период с 1931 по 1956 год. Я приехала в Россию 20 октября 1931 года и вернулась в Израиль в марте 1971 года. Выехала из Палестины в возрасте 18 лет и вернулась в Израиль в возрасте 58 лет. Сорок лет жила среди русских, из разных социальных слоев. Первые пять лет работала на автозаводе во время его реконструкции. Потомственных рабочих было немного, а большинство составляли деревенские, прибывшие после коллективизации из разрушенных хозяйств.

С 1936 до 1940 года я училась во Всесоюзном педагогическом институте, где собрались студенты со всех концов России. К концу первого года моей работы преподавателем московской средней школы началась Великая Отечественная война. Нас с семьей эвакуировали вместе с первым ГПЗ, где работал мой муж, в Сибирь, в город Томск. Мы жили в доме, предоставленном заводом, и работали вместе с московскими рабочими и местными жителями, заменившими мобилизованных на фронт. В Томске мы прожили шесть лет.

Когда мы вернулись после войны в Москву, то оказались в совершенно ином окружении, чем до войны. Жили в деревне под Москвой, и я работала заведующей детским садом при кирпичном заводе, рабочим которого удалось сбежать из голодных колхозов и найти тяжелую работу в Подмосковье. Здесь можно было без карточек купить на свою нищенскую зарплату хлеб и сахар, наесться досыта супом из капусты и пить сладкий чай.

Мы жили в колхозной деревне. Состав жителей был смешанным: часть взрослых сыновей колхозников бросили колхоз и пошли работать наемными рабочими. В нашу деревню приезжали из эвакуации бывшие городские жители, чьи дома отобрали во время войны. В эти годы я близко познакомилась с жизнью колхозников и их рассказами о прошлой жизни.

Несмотря на то что это рассказ о моей личной жизни и жизни моей семьи, в нем отражаются политические, социальные и экономические перевороты этого периода. Книга дает широкий обзор жизни в Советской России, но без обобщений и выводов.

В течение двадцати пяти лет мы прошли сталинские чистки, показательные суды над руководителями большевистской компартии и Великую Отечественную войну. Я и мой муж работали на военном заводе и участвовали во всенародной борьбе за победу над нацизмом. После войны мы прошли период «космополитизма», период послевоенных чисток, дело еврейских врачей, период «оттепели» после XX съезда партии после смерти Сталина и период правления Хрущева.

Наши сыновья стали активистами национального движения еврейской молодежи в Советской России за открытие ворот алии в Израиль. Это движение развилось после Шестидневной войны. Они были среди организаторов первых подпольных кружков по изучению иврита и одними из первых учителей иврита в Москве. В мае 1971 года, после шести лет жизни в отказе, нам разрешили выехать в Израиль.

Я вышла с Перкелем (политэмигрантом из Палестины) из ОГПУ на улицы Одессы. Мы пошли пешком до дома МОПРа (Международной организации помощи революционерам). Посмотрела вокруг, впечатление было ужасное. На каждом шагу мы встречали девочек и мальчиков в старой, изношенной и оборванной одежде с заплатами. По-видимому, это были бездомные, беспризорные дети. Таких детей я увидела через несколько лет в первом советском кинофильме «Путевка в жизнь» и читала о них в книге писателя Макаренко «Педагогическая поэма». В Палестине, несмотря на тяжелые условия, жизнь в палатках и бараках, а также тяжелые экономические условия, которые были в Израиле в то время, я не видела таких беспризорников ни в Тель-Авиве, ни в Иерусалиме, ни в Хайфе. Только один раз, во время экскурсии по университету в кампусе Ар а-цофим в Иерусалиме, я видела одетых в старые, рваные одежды бедуинских детей, которые вышли из своего шатра посмотреть на нас. Мы прибыли в дом МОПРа. Все товарищи встретили меня с большой радостью и симпатией: я была младше всех, почти девочка по сравнению с ними. Они были старше меня, по меньшей мере, на 7–8 лет. Там, в общежитии дома МОПРа, жили Юдит – сестра Михаила, Браха, жена Давидовича, Перкель с подругой, Монис и еще товарищи. В другом доме, во дворе, жила в отдельной квартире семья Мясковецких.

В этот вечер все товарищи собрались в комнате Юдит и Брахи на совместный ужин по случаю моего приезда. Я вынула и положила на стол всю еду, которую мне дали с собой: консервы, большой пакет пирожков. И вот все собрались, и каждый выложил на стол свой дневной паек черного хлеба. Они отказывались дотронуться до привезенных мною продуктов. Я смотрела на них круглыми глазами: «Почему вы не кушаете?» Тогда Юдит обратилась к товарищам и сказала: «Лейчик незнакома с положением в Советском Союзе. Покушаем сегодня вечером все вместе, так как она не в силах понять нашего поведения». За ужином товарищи объяснили мне положение. Они рассказали о программе пятилетки, о напряжении и жертвах, необходимых для построения социализма и будущего процветания.

Уже с первых дней в Одессе я стала знакомиться с действительным положением в Советском Союзе. Назавтра меня пригласил Монис пообедать в студенческой столовой. Ему с большим трудом удалось достать два талона на обед в столовой. Понятно, что я в то время не была способна понять ценность этих талонов. Это было за два года до голода, когда были случаи людоедства. Итак, мы пришли в столовую. Перед входом, на площади, было полно людей, ждавших открытия. Когда открыли двери, все, толкаясь, бросились занимать места.

Нам тоже удалось найти два места около столов. Я в сердцах подумала, что никогда не буду так толкаться, чтобы получить обед. Подали каждому тарелку супа, котлету с гарниром и кусочек черного хлеба. Я не дотронулась до хлеба, потому что он был очень черный и имел отталкивающий вид. Монис спросил меня, почему я не ем этот хлеб, я ответила, что не способна кушать такое. Он меня спросил, может ли он скушать и мой кусок. Я ему ответила: «Пожалуйста, пожалуйста», но была поражена: как он не стесняется просить кусочек хлеба?

Я жила в общежитии в одной комнате с Юдит и Брахой. Утром все товарищи вышли на работу. У меня не было еды, но были деньги, выданные мне в МОПРе на проживание. Я не говорила по-русски, поэтому пошла к Мясковецким попросить, чтобы они помогли мне купить продукты в магазине, находившемся в том же здании. Дома были только бабушка и внук Толя, который спал в коляске. Бабушка не могла оставить внука и сказала мне, чтобы я шла сама, а там есть люди, владеющие идишем. В магазине продавали готовые салаты, и я купила 100 граммов салата.

Я прожила в Одессе две недели. Руководство МОПРа собиралось послать меня учиться специальности. Я хотела поехать в Москву: там находились Меир и Симха (самые лучшие мои друзья), которые были посланы компартией Палестины учиться в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ). Я знала, что приближается срок их возвращения в Палестину, но хотела быть с ними в первый период моего пребывания в СССР. Это желание было обоюдным. Когда я прибыла в Одессу, там оказался Меир. Он вернулся на пароходе, с которого его должны были высадить в какой-нибудь арабской стране, откуда он мог попасть в Палестину, но это не удалось. Он выехал из Палестины тайно, под чужим именем и не мог вернуться обратно. Меир вернулся в Москву, чтобы там нашли другой способ для его возвращения в Палестину. В МОПРе устроили мой перевод в Москву. Пришло письмо, подписанное Бен-Иегудой, на имя одесского МОПРа, в котором было написано, что для меня все готово: место для жилья, учеба, работа. На основании этого письма меня отправили в Москву.