Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Михаил Михайлович, уже далеко не молодой человек, был высоким плотным мужчиной с близорукими глазами, поэтому он всегда носил большие роговые очки. Он окончил какой-то московский технический институт, по-моему, еще до революции, и был чрезвычайно квалифицированным и очень опытным инженером, крупным специалистом в области подшипников. Это был настоящий русский интеллигент, какие к тому времени встречались уже не часто, по крайней мере у нас на заводе, где работала не одна тысяча человек. Он-то и попросил начальника отдела контроля Иватиева принять меня в свой отдел. Миша тоже хорошо знал Иватиева, но отношения у них были не столь дружественными. Поэтому пришлось обратиться к Михаилу Михайловичу, и он не отказал. В то время Эрику было уже больше двух лет, но я, несмотря на свои 28 лет, совсем не выглядела как женщина-мать. Я скорее походила тогда на застенчивую, стеснительную девочку-подростка. Когда Михаил Михайлович привел меня в кабинет начальника отдела, тот как-то растерянно, обращаясь скорее к моему спутнику, спросил: «Как же она сможет работать? Ведь это совсем ребенок!» Когда же я сказала, что работала на заводе раньше, правда, не на таком большом, и у меня высшее педагогическое образование, Иватиев вначале удивился, а потом опять спросил: «Что же ты понимаешь в технике?» Что я могла ответить? В технике я действительно понимала немного.

И все-таки на работу в отдел техконтроля меня приняли. Должность моя называлась контролер качества и заключалась в том, что я должна была носить в измерительную лабораторию детали для проверки. Эти детали изготавливались тут же на ремонтно-механическом участке рядом с нашей лабораторией. Здесь изготавливались детали для станков, занятых в основном производстве. Станки эти были привезены из Москвы уже не новыми и требовали постоянного ремонта. Так что работы на участке было много.

Через некоторое время, когда я немного набралась опыта, меня назначили ответственной за техническую документацию в нашей лаборатории. Раньше этой работой занималась молодая девушка, томчанка, из числа тех, о которых я писала выше. Чертежи и разные там технические требования и инструкции ее совершенно не интересовали. Ее интересовало совсем другое… Поэтому все было запущено; найти нужный чертеж или другой документ стоило большого труда. Несколько недель я наводила порядок в документации. Мне, конечно, помогали все сотрудники лаборатории, и с их помощью я это первое производственное задание выполнила, вероятно, неплохо, так как начальник меня похвалил. Это было приятно и вселяло уверенность, что все-таки я могу что-то сделать и в технике.

Все пять лет эвакуации я проработала в этой лаборатории, после чего уже хорошо разбиралась в станках и легко отличала токарный или сверлильный станок от фрезерного; научилась я и многому другому. Зарплата моя была чуть выше, чем у рабочих-станочников; ее с трудом хватало на несколько ведер картошки. И если бы не наш огород, то проблему продуктов решить было бы намного сложнее.

Я полностью отдавала себя работе, часто представляла, как тяжело приходится людям на фронте, и возникало искреннее желание сделать хоть что-то для победы над проклятыми фашистами.

С другой стороны, я никак не могла забросить домашние дела. Дети были еще маленькими и, естественно, требовали забот; приходилось по ночам или днем после бессонной ночи готовить еду, стирать, шить. Я научилась изготавливать довольно приличного вида войлочные сапоги (бурки). Приходилось шить и войлочные варежки для детей, так как без них зимой на улицу выйти нельзя. Это была очень большая и кропотливая работа, усложнявшаяся отсутствием у меня швейной машины, которую приходилось брать взаймы у соседей. За это я бесплатно шила для их детей рукавицы или бурки.

С выходом на работу мне пришлось определить Эрика в детский сад, к которому он привыкал с большим трудом. Большого нервного напряжения мне стоило каждое расставание с ним по утрам. Он всегда жалобно плакал, и я уходила от него с разбитым сердцем, в плохом настроении. Но выбора у меня тогда не было.

Несколько слов хотелось бы уделить детям, вернее, болезням, через которые они прошли. И Дима, и Эрик несколько раз за время эвакуации серьезно болели. Их даже приходилось госпитализировать в Клиническую больницу им. Сибирцева, которая находилась в пригороде Томска. Когда-то эта больница принадлежала очень известному в России профессору-педиатру Сибирцеву. После революции 1917 года больницу, как и все остальное в стране, национализировали, и профессор стал главным врачом или, иначе, директором своей больницы. К началу сороковых годов она превратилась в крупнейшую в Томске детскую клиническую больницу.

Дима очень тяжело болел скарлатиной. Через год, кажется, Эрик подхватил дифтерит и еле оправился. Мы чуть не потеряли нашего сына. Совсем молодая врач в детском саду, где находился Эрик, в самом начале болезни поставила неправильный диагноз. Она самоуверенно заявила, что у ребенка фолликулярная ангина, и лечила его соответственно. Когда он уже совсем ослаб и не мог оторвать голову от подушки, мы обратились к очень опытному врачу, специалисту по детским болезням. Он срочно направил Эрика в ближайшую детскую железнодорожную больницу. Наш поселок находился недалеко от железнодорожной станции Томск-2, где и была расположена эта больница, обслуживавшая детей железнодорожников, работавших на станции и в депо.

Мы с Мишей и тяжелобольным Эриком долго стояли в очереди в приемный покой. Примерно часа через два сообщили, что на сегодня прием больных закончился, и нам ничего не оставалось, как провести еще одну бессонную ночь дома с почти неподвижным ребенком. И тут меня буквально сорвало с места. Откуда только взялись силы! Я растолкала толпу людей и вся растрепанная ворвалась в кабинет врача. До закрытия приемного покоя оставалось несколько минут, и врач уже складывал в портфель бумаги и инструменты. Мой вид, вероятно, испугал ее, и она спросила: «Мамаша, что случилось?» Я что-то кричала, умоляла принять, так как ребенок при смерти. И врач сдалась. Это была очень опытная, уже немолодая врач и, как оказалось, душевный, не очерствевший человек. Она осмотрела Эрика и тут же поставила диагноз – дифтерит. Врач сказала, что спасти ребенка могут только в больнице Сибирцева. И мы пешком помчались туда. Михаил всю неблизкую дорогу нес сына на руках. К нашему счастью, успели мы вовремя. Эрика сразу же госпитализировали.

Назавтра рано утром мы с Мишей пришли проведать сына в больницу и здесь познакомились со знаменитым профессором. Это был уже довольно старый человек, высокий, худой, с пенсне на носу. Он внимательно и довольно долго осматривал и ощупывал Эрика. После осмотра Сибирцев снял пенсне, протер стекла и сказал: «Мало того что ребенок заразился дифтеритом, так он подхватил еще и коклюш». Я разразилась плачем и не могла успокоиться. Тогда профессор подошел ко мне, обнял за плечи и очень ласково, как-то по-отечески, сказал: «Не плачьте, дорогая, ничего страшного не произошло, ваш сын будет жить еще долго-долго. Я постараюсь быстро поставить его на ноги».