Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

В 1958 году Саля с Димой смогли уехать в Польшу к каким-то родственникам. Примерно через год Дима навестил нас уже в статусе туриста. Тогда он мне рассказал, что настоящих родственных отношений, которые бывают у матери с сыном, у них с Салей так и не наладилось, и они живут каждый своими интересами. Я, конечно, пыталась убедить Диму изменить свое отношение к матери, но он давно уже был взрослым мужчиной, и вряд ли мои аргументы как-то повлияли на него.

Дима рассказал также, что часто спорит с матерью из-за ее, порой нелестных, отзывов о нас, хотя при прощании перед отъездом в Польшу она очень искренно и горячо благодарила меня и Мишу за все, что мы для нее сделали.

И тем не менее я всю жизнь испытывала к Сале самые теплые чувства, но после ее возвращения из ГУЛАГа к ним примешивались жалость и сострадание к ее исковерканной судьбе.

Конечно, главной моей заботой были дети. Многие из них выглядели заморышами, все они были худы до невозможности, на них жалко было смотреть. В первые же дни работы я пригласила врача, и вместе с нашей медсестрой они провели тщательный медосмотр. Некоторых детей пришлось срочно положить в больницу, других стали лечить амбулаторно. Здание детского сада состояло из кухни, двух комнат для игр, спальни и нескольких подсобных помещений. Когда закончили ремонт, завезли новую мебель и мы расставили ее, то садик принял весьма приличный вид, и я испытала чувство удовлетворения от моих первых успехов.

Дети находились в садике по двенадцать часов в сутки – с восьми утра до восьми вечера, но это было, так сказать, официально, на деле же родители приходили за детьми и в десять. Что было делать? Кто-то из персонала вынужден был оставаться с детьми и ждать прихода родителей. Осуждать несчастных родителей за это тоже было нельзя. Как правило, они задерживались на работе, так как после войны, естественно, была огромная потребность в кирпиче, и завод работал на полную мощность, часто сверхурочно.

Приходилось заниматься проблемой питания детей, что тогда было далеко не просто. Кроме больших сложностей с добыванием продуктов, моей, пожалуй, главной головной болью была забота, как уберечь их от разворовывания. При старой заведующей у несчастных детей воровали продукты буквально все. Существовала круговая порука, и, чтобы поломать эту систему, мне пришлось приложить невероятные усилия. Но честно могу признаться: я не всегда была уверена, что довела это дело до конца. Я сама получала продукты, вместе с поваром разрабатывала меню, часто присутствовала при приготовлении пищи и тем не менее не могла быть уверенной, что все, что положено, доходит до детей. Для этого мне приходилось приходить с Изиком в детский сад вместе с поваром за два часа до начала работы, тем самым удлиняя и без того длиннющий рабочий день. Иногда мне даже угрожали, что я долго не усижу на этой должности. Но все-таки если воровать и не перестали совсем, то, уж по крайней мере, уровень воровства понизился на порядок.

Да и что я могла сделать? Даже в сытые благополучные времена, как писали классики русской литературы, «в России воровали всегда», и я точно могу подтвердить это на своем горьком опыте.

В конце каждого месяца мне приходилось составлять подробнейший финансовый отчет, и тогда я задерживалась в своем кабинете до глубокой ночи. До этого я не имела ни малейшего понятия об этой работе, которая к тому же могла быть причиной крупных неприятностей. Годовой бюджет детского сада составлял весьма внушительную цифру, которую я, конечно, уже точно не помню. Но это были десятки тысяч, по тем временам, после денежной реформы, деньги весьма приличные. Прежнюю заведующую, по понятным причинам, беспокоила только продуктовая статья расходов, а весь годовой бюджет освоить ей никогда не удавалось. По существовавшим тогда законам неиспользованные деньги переходили в конце года в бюджет государства.

Я же провела ремонт, изготовила мебель, купила много новых игрушек для детей и т. д., и к концу года бюджет садика был освоен до последнего рубля, за что я получила первую настоящую похвалу от директора.

Меня допекали и частые проверки: финансовые, санитарные и даже противопожарные. Но пожалуй, самыми серьезными были инспекции Министерства просвещения, где, я бы сказала, очень скрупулезно оценивался мой профессиональный уровень. Времена были очень тяжелые, свирепствовал антисемитизм, и мое пребывание в этой должности практически на 100 процентов зависело от инспектора Минпроса, а точнее, от его заключения. Некоторые из них почти в открытую занимались вымогательством. Но что я могла им предложить? Разве что тарелку детского супа. Кстати, кое-кто не брезговал даже этим супом.

Правда, директор завода всегда был на моей стороне, но я хорошо понимала, что случись что-либо, вряд ли он мне поможет. Со временем и родители детей, заметив положительные перемены, стали моими союзниками. К счастью, Господь меня миловал, и проверки проходили без больших неприятностей.

Жизнь постепенно приходила в норму. Мы с Мишей стали прилично зарабатывать и решили купить первый в жизни телевизор; они тогда только что появились в стране. Это был аппарат марки КВН с экраном размером в 10 инч. Чтобы увеличить изображение на экране, приходилось покупать большую линзу и ставить ее перед телевизором.

Эта покупка резко подняла авторитет Изика в нашем поселке в глазах его сверстников и сделала его очень популярным. Он часто приводил к нам в дом кучу детей разного возраста и солидно говорил мне: «Мама, пусть эти ребята посмотрят наш телевизор. Ботинки я сказал им снять». И я конечно же ему разрешала, даже если бывала очень уставшей и хотела отдохнуть.

Однажды я спросила его, ощущает ли он на себе антисемитизм, и Изик ответил, что после покупки телевизора он ощущает только большое уважение товарищей по школе и двору. «Все хотят со мной дружить», – сказал он. Иногда, правда, у него спрашивали, что это за имя такое у него – Изя? И вообще, это имя или кличка? Как-то он обратился ко мне с этим вопросом, и я объяснила, что это обычное еврейское имя. Не знаю, удовлетворила ли я его, но больше Изик никогда меня об этом не спрашивал.

Профсоюзный и партийный комитеты и конечно же администрация завода всячески мне помогали, поскольку были очень заинтересованы, чтобы дети работников не отвлекали от работы на производстве своих родителей. Тут было все в порядке. Но моя предшественница, которая все еще не потеряла надежду вернуться в детский сад, продолжала вредить мне. Она наговаривала различные сплетни родителям, настраивая их против меня, и даже посылала в администрацию завода анонимные жалобы, написанные чьей-то детской рукой. Одну такую анонимку Пенсон мне показал и предупредил, чтобы я вела себя осторожно и не поддавалась на провокации. А времена действительно наступили страшные. Пошла волна повторных арестов. Арестовали Салю и многих наших знакомых. Во всю мощь шла кампания борьбы с «безродными космополитами», и все евреи сидели тихо. Да, впрочем, не только евреи. Сажали, по-моему, тогда всех без особого разбора. Но все-таки евреев в первую очередь.