В. Шелудько Составитель - Леонид Брежнев

По словам отца, Микоян промолчал, а Подгорный энергично опроверг подозрения, просто высмеял его. Чего добивался отец? Он хотел услышать признание? Иной раз он совершал наивные поступки, но не в такой ситуации…

Видно, отцу очень не хотелось, чтобы информация подтвердилась. Опровержение из уст Подгорного… Он ему, конечно, не поверил, но, с другой стороны, столько лет он тянул его, сначала на Украине, потом в Москву и в Москве. Предательство друзей всегда ошеломляет…

С Галюковым он попросил разобраться Микояна. Анастас Иванович поговорит с ним и прилетит в Пицунду, там они все обсудят. Сам отец встретиться и выслушать информатора не пожелал.

Вскоре приехал Микоян. Что он рассказал отцу о своей беседе с Галюковым? Ни тот ни другой мне об этом не говорили.

Вместе они встретились с секретарем Краснодарского крайкома Воробьевым, он приехал их проведать и зачем-то привез в подарок отцу индюков. Воробьев фигурировал в рассказе Галюкова как одно из главных действующих лиц.

Возможно, его прислали проверить, чем занимается отец. Никто не знает, что доложил в ЦК Подгорному Воробьев. Он провел с отцом и Микояном целый день, вместе обедали. Переговорили обо всем. Отец подробно интересовался, как идут дела в крае, каковы результаты уборки. Все как обычно. Только в конце встречи отец поинтересовался как бы невзначай, что за разговоры с ним, Воробьевым, вел летом Игнатов. И, не дожидаясь ответа, добавил: «Говорят, снять меня собираетесь». Поведение отца Москве, видимо, представлялось загадочным. Он ничего не предпринимал. На всякий случай оповестили о намечаемых планах Малиновского. Вдруг отец надумает обратиться к нему. Малиновский, выслушав информацию, задал несколько малозначащих вопросов и согласился, что «старику» пора на покой.

В те дни, пока Брежнев находился в Берлине, в ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета Министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.

Когда я приехал — это произошло, видимо, 11 октября, — то застал идиллическую, безмятежную обстановку.

На мой осторожный вопрос: «Что происходит?» — отец рассказал о своей беседе с Воробьевым. Отметив, что тот «все отрицал», флегматично заметил, что Галю-ков, наверное, ошибся или страдает излишней подозрительностью.

Я спросил, что мне делать с записью беседы Микояна с Галюковым. Мне казалось, что отец должен заинтересоваться, хотя бы прочитать ее. Отнюдь нет, он не выразил ни малейшего желания. Только бросил небрежно: «Отдай вечером Анастасу»…

В тот же вечер (12 октября 1964 года) в Пицунде, едва успели телевизионщики собрать свои кабели — они снимали репортаж об историческом разговоре с космическим кораблем, — как раздался звонок из Москвы. Кто звонил? Сегодня существует два мнения. В моих записях, сделанных вскоре после событий, и в памяти твердо держится — Суслов.

Все остальные свидетели утверждают — Брежнев. Можно предположить, что память очевидцев услужливо произвела подмену: первенство Брежнева в последующие годы обязывало его в тот день взять трубку. Я бы не сомневался в своей правоте, но меня настораживают слова Семичастного. В интервью, воспроизведенном в фильме «Переворот (Версия)», он утверждает, что Брежнев струсил и его силой волокли к телефону. Такая деталь запоминается, и ее трудно придумать. Так что, возможно, звонил и Брежнев. На самом деле, кто держал трубку в Москве, не имеет ни малейшего значения.

Москва настойчиво просила отца прервать отпуск и прибыть в столицу, возникли неотложные вопросы в области сельского хозяйства. Отец сопротивлялся: откуда такая спешка, можно во всем разобраться и после отпуска, время терпит. Москва упорно настаивала.

Кто-то должен был уступить. Уступил отец, он согласился вылететь на следующее утро. Положив трубку и выйдя в парк, он сказал присутствовавшему при телефонном разговоре Микояну:

— Никаких проблем с сельским хозяйством у них нет. Видимо, Сергей оказался прав в своих предупреждениях.

С. Хрущев, с. 495–502 [54].

Верно Бурлацкий пишет, что главной фигурой заговора был Шелепин?

Нет. Пишут много разной чепухи. А это все выдумка. Возглавляли Брежнев и Подгорный. У меня был не один разговор с Брежневым, этого никто не знает, я никогда не рассказывал. Борьбу я заметил еще в феврале 64-го. У меня 14 февраля — день рождения. Я в Москве. Вдруг ко мне приезжают Подгорный и Брежнев. Вроде как поздравить. Что-то, думаю, тут не то: чего им меня поздравлять? Ну и начали: «Как ты работаешь, как дела?» (А я уже — первый секретарь ЦК). «Как у тебя взаимоотношения с Хрущевым?» «Да нормальные, — говорю, — поругивает иногда, но ничего». Тогда они начали так: «Да вот, нам с ним трудна, он нас не слушает». Я отвечаю: «Что ж, вы бы собрались, поговорили с ним». (Видно, они боялись напрямую с ним разговор повести.) «А можно, — говорю, — было бы собраться: Никита Сергеевич, вот тут вы не правы, вот тут…» Словом, они приехали меня прощупать. Хотя всего еще не открыли, боялись, но я уже заподозрил что-то. А окончательно понял, что вокруг Никиты Сергеевича сгущаются тучи, летом, когда отдыхал в Крыму. Ко мне вдруг приезжает Брежнев. Он тоже в Крыму отдыхал. У меня дружбы с Брежневым никогда не было. Я его знал мало, и с не очень хорошей стороны. На 70-летии у Никиты Сергеевича был прием, речи всякие произносили, пили-ели, потом Никита Сергеевич уехал, по-моему, это было в Доме приемов. Брежнев набрался порядочно, влез на перила, а нас человек 25 осталось, и стал речь произносить: вот я, ваш президент, а вы мой народ… и т. д. На меня это тогда произвело неприятное впечатление. И на остальных тоже…

Ну вот, Брежнев приезжает ко мне в Крым. В июле. И прямо говорит: «Петр Ефимович, помоги нам». Я говорю: «В чем?» — «Вот нам невозможно работать с Никитой Сергеевичем, он нас оскорбляет…» Я говорю: «Так вы соберитесь, скажите ему…» — «Нет, ты его не знаешь, он нас всех поразгоняет». Ну что ж, думаю, поразгоняет, так вам и надо. Но у меня тогда уже сложилось мнение, что там, видно, проводится какая-то работа…

А когда вы реально узнали, что среди членов Президиума вопрос о Хрущеве уже практически решен? Только в те два дня, когда заседал Президиум?

На Президиуме, да. А разговор пошел так: надо Никиту Сергеевича вызвать и поставить перед ним вопрос. Это было накануне. До его приезда мы же почти два дня заседали, все обсуждали, как Хрущева вызвать. Вопрос «снимать — не снимать» не стоял. Он возник только на самом Президиуме. Речь шла о том, чтобы пригласить его и поговорить. Вроде Подгорному и надо звонить. Но он накануне разговаривал с Хрущевым. И Подгорный отказывается: «Я не буду звонить, а то вызову сомнения, я с ним недавно разговаривал, ничего не было, а тут вдруг — вызываем». Решили, что позвонит Брежнев. И мы все присутствовали, когда Брежнев разговаривал с Хрущевым. Страшно это было. Брежнев дрожал, заикался, у него посинели губы: «Никита Сергеевич, тут вот мы просим приехать… по вашим вопросам, по вашей записке». А Хрущев ему что-то говорит, но мы не слышим что. Положил Брежнев трубку: «Никита Сергеевич сказал, что он… два дня и вы уже там… обоср… вопросов решить не можете. Ну ладно, вы мне позже позвоните, тут Микоян, мы посоветуемся». В этот же вечер Брежнев снова позвонил. Тот сказал: «Хорошо, прилечу я».