Нина Одолинская - Советские каторжанки

Ее посадили, и в деле переводчицы поставили «галочку», а переводчицей сделали девушку, которая ни слова не знала по-немецки. И Анна попала в лагеря на Крайнем Севере. Уже в 1954 году вдруг пришла команда собираться ей со всеми вещами в Москву на пересмотр дела. Ее провожали все: она была одной из первых ласточек среди русских, вылетавших в Москву для пересмотра и освобождения. И радовались за нее, потому что знали нелепость ее «дела» и потому что она никому не причиняла зла в лагере.

Летом 1955 года в ненастный день в лагере появилась Анька. Все бросились к ней. А она материлась еще больше, обозленная до предела. Рассказала, что ее вызвали по делу настоящей переводчицы как свидетеля, а она этой переводчицы никогда в глаза не видела. Переводчицу посадили, Анька спросила, когда же ее освободят, ведь она же не переводчица, а ей ответили, что надо подать просьбу о пересмотре. Дело пересмотрят, и если решат, что она не виновна, то выпустят. А пока что отправили на старое место.

И после этого я перестала верить в возможность освобождения.

Казалось, что другой жизни уже и не будет, что все по ту сторону проволоки для меня недостижимо.

25 августа неожиданно вызвали на этап. Взяли людей с ослабленным здоровьем. Я попала в их число из-за сильной близорукости.

К станции шли почти без конвоя, кучками, не спеша, даже не видели, кто сопровождает. Долго стояли на путях. Сбегали в ближайший кустарник, поели вволю голубики. Этот этап не был похож на все предыдущие, и все равно никакой радости от перемены обстановки я не испытывала, хоть и узнала, что повезут-то на юг, ближе к дому, к Москве, где вершатся и пересматриваются все наши дела.

Конвоиры держались с нами по-товарищески, мы их кормили, когда сели есть. И в Сейде, несмотря на дождь, увлеченно бродили по лесу, рвали ягоды и грибы. Зашли в магазин, купили масла и хлеба. Жители с нами сочувственно разговаривали, расспрашивали. Угостили парным молоком. Сопровождающие солдаты купили где-то яблок и угостили. Мимо мчались большие, красивые пассажирские поезда. И мы наконец осознали, что вырвались из дикой глуши далекого севера.

Двери товарных вагонов, в которых нас везли, не закрывались. И когда вагон прицепили в хвост громадного товарняка и мы помчались на юг, все жадно смотрели на проносившийся мимо огромный мир. Этот мир оказался зеленым и прекрасным.

Долго стояли на станции Сивая Маска, где выросли уже большие двухэтажные дома и много путей. Было ощущение, словно мы из дикой пустыни возвращаемся медленно, но верно в большие города, к большой жизни. И тихая радость наполняла нас.

Простояли день, а вечером нас пересадили на мощные бортовые грузовики. Машины мчались куда-то в ночь, натужно ревели моторы на подъемах, в свете фар шмыгали зверюшки через дорогу, в темноту. Ночь была безлунная, ничего не видно вокруг.

Привезли в совхоз «Горняк», предложили на выбор полевые работы. Я записалась на сенокос вместе с Аней Процюк — гуцулкой, с которой еще в лагере познакомились и немного подружились.

Показали, как надо косить. Мне казалось, что у меня получается здорово, но косьбу забраковали. Дали коричневую кобылку Фиалку с повозкой, чтобы отвозить скошенную траву в силосную яму. Было жалко лошаденку, которой приходилось тащить вверх по дороге огромный воз травы. Я ласково ей приговаривала, а Фиалка, свесив нижнюю губу, флегматично и очень медленно переставляла ноги. Когда вернулись к косарям, Аня Процюк сказала:

— Нинка! Ты не умеешь и с конями обращаться. Вот сейчас я тебе покажу, как надо!

Она влезла на нагруженный травой воз, взяла в руки длинную хворостину и тронула вожжи. Фиалка побрела опять так же, как и со мной. Тогда Аня огрела ее со всего размаху хворостиной и заорала:

— Ах ты, холера ясная, я тебе покажу, как надо работать! — и опять стукнула хворостиной с другого бока. — Кузькина мать! Вьё!

Фиалка подобрала губу, вытаращила глаза и рысью выбежала на бугор к дороге с полным возом. Я с трудом ее догнала. Дело пошло быстрее. Я стала решительней командовать лошадью и к концу дня освоила обязанности возницы. Стояла хорошая погода, вот только донимала мошкара, которая ухитрялась залезть даже в портянки на ногах, обутых в сапоги. На возу было легче, мошку сдувал ветер, и можно было раздеться.

Потом ходили на разные работы вольно, без конвоя. После работы бродили по лесу, ели ягоды. Меня даже выбрали бригадиром. Было приятно такое доверие.

Второго сентября снова ехали в товарных вагонах на юг. На этот раз этапирование проводили в полном соответствии с тюремными правилами.

За работу в совхозе нам хорошо заплатили, но купить за деньги в пути ничего не удавалось. Конвой был строг и неумолим. Только один раз удалось выпросить у сержанта разрешение купить булку белого хлеба.

За пару дней до последнего этапа ходили в лес за вениками для совхоза. Сознавая, что в последний раз брожу по северным местам, я с жадностью оглядывалась вокруг, вдыхала насыщенный хвойным и березовым ароматом воздух, — прощалась с Севером, где прожила десять лет. Тоненькие березки роняли первые желтые листья на зеленый мох, в котором тонула нога и по которому был рассыпан черно-красный бисер лесных ягод. Север вошел в душу и очень долго будет напоминать о себе, пусть там и не было свободы.

На прощанье нас намочило холодным, уже осенним дождем. И только в дороге, продвигаясь на юг, все ближе и ближе к дому, туда, где ждут родные и близкие, я ощутила, что без сожаления покидаю эти суровые края.

Первые дни в вагоне было холодно, погода испортилась, по железной крыше гремел дождь. Но женщины не отходили от люков товарного вагона. После Инты появились сосны, лес стал гуще, выше, разнообразнее. Потом пошли Кожва, Ухта, Печора, и здесь лес был высоким, красивым, сухим. Все чаще попадались крупные поселки и станции. Заключенные из многочисленных лагерей махали нам вслед. По мере продвижения этап увеличивался, прицепляли все новые вагоны, заполненные людьми. А вдоль пути, на фоне чернолесья, пламенели осенними красками деревья и кусты.

Долго стояли в Княж-Погосте — старинном русском городе. Это уже Россия. Как давно я не была в России — целых тринадцать лет! Три года в Германии и десять лет на Крайнем Севере...

В Княж-Погосте приняли на этап еще сотни полторы мужчин. Все любовались окрестностями города — сопки, покрытые хвойным лесом, были очень красивы. В Сольвычегодске тоже прицепили вагон с мужчинами. На юг шел целый состав с живым грузом, охраняемый солдатами.

После Котласа движение стало одноколейным. Под полом мерно и четко постукивали на стыках колеса. И вдруг из окна мы увидели: далеко впереди движется навстречу состав. Машинист сначала давал тревожные гудки, потом резко остановил поезд. Сидящие у окна информировали: